— Слыхал про это, да толку что?

— А место знаешь?

— Дед Антип показывал, может, и нашел бы. А ты к чему гнешь?

— А то, что пройти можно за помощью.

— Не ты ли пойдешь?

— А хоть бы и я.

— Думаешь, лето теперь? Застынешь — и все, да и сбиться легко.

Бабка Семеновна вдруг всплеснула руками и заголосила. За нею — мать. Степан цикнул на них и, помолчав, уже как о решенном, спросил парнишку.

— Без малого верст шесть идти. Одолеешь? Выходить, как стемнеет, часа через два после начала отлива. Тогда поспеешь. Завтра в самый раз будет. Рыбьим жиром натрись погуще.

Мать опять всхлипнула. Степан постучал по столу и, как бы ставя точку, сказал:

— Расходись. Спать пора. Завтра обмозгуем.

Перейму одолели еще засветло. Степан прошелся раз, другой по скользким каменным откосам, отполированным морем и тысячелетиями, оглянулся, отсчитал шаги и поманил племянника.

— Вот здесь, — уверенно шепнул он. — Держи так, чтобы вон та сосна как раз за спиной была, а большой валун — точно под ней. Стемнеет совсем — на звезды смотри: небо нынче чистое. Дед сказывал, вода только в середине чуть до пояса не доходит, а дальше опять мелко становится. На берегу подымай народ. В Покровском наши войска стояли. Пусть поспешат, как могут, а то с каждым днем труднее будет. Глядишь, миноносец вот-вот вернется. Передай, что с северной стороны высаживаться нужно. Там и охране не видно и на лодках подойти легче.

Темнело. Узкий гребень уходящей под воду скалы — начало брода — постепенно обнажался. Рыбаки пристроились иод нависшим камнем — ждали. Издалека донеслись слабые звуки трубы: играли вечернюю зорю. С моря тянуло не сильным, но холодным ветерком. Уже заметно пахло ранней северной осенью.

Степан, напряженно вглядываясь в далекий, тонущий в сумерках берег, сказал:

— Пора. Пойдешь — на Полярную звезду чаще посматривай, чтоб была за левым плечом, а потом чуть правее. У того берега не увязни, тины много. В случае чего кричи: там свои, бояться некого.

Они крепко обнялись. Юноша, балансируя, стал спускаться по каменному хребту. Не удержался, поскользнулся на обнажившихся из воды водорослях да так и съехал в лужу, оставленную отошедшим морем.

«Может, так и брод открыли, — мелькнула в голове мысль. — Сама скала нацелила, куда нужно».

Он поднялся, поеживаясь под намокшей одеждой, и побрел, оглядываясь на ориентиры. Фигура Степана чуть виднелась на сером фоне камней. В стороне пронзительно кричали чайки, дравшиеся из-за рыбы, что осталась на песке во время отлива.

Каменный гребень кончился, началось плотное песчаное дно. Ваня отыскал Полярную и прибавил шагу. Пройдя около километра, почувствовал под ногами воду. Сначала она не покрывала и щиколоток, потом поднялась выше, подошла к коленкам да так и приостановилась. Идти стало труднее. Стемнело совсем. Ярко, по-осеннему, светили звезды. Не будь их, не сохранить бы и направления.

Прошло уже больше часа. Вода поднялась выше колен, совсем замедлился шаг, и сильно застыли ноги. Ни того, ни другого берега не видно. Вокруг только темная вода и такое же небо. Один человек в темном безмолвии.

«Еще немного — глубже станет, а там и мелеть начнет», — подбадривал себя Ваня. Но уже начинала точить мысль, что взялся за нелегкое дело и что до конца далеко. Хуже всего холод. Мелко и противно застучали зубы. Прошло еще сколько-то времени. Определить сколько, точно не мог. Казалось, если не вечность, то сутки, во всяком случае. Ног своих он не чувствовал, и передвигались они, словно движимые посторонним механизмом. Все, что он еще мог отмечать, доведенный почти до бесчувствия страшным холодом, это уровень воды.

Уже давно пора бы ей понижаться, а она дошла почти до пояса и как будто поднимается выше. Уж не сбился ли он с пути и не идет ли прямо в открытое море?

Юноша оглянулся. Полярная звезда на месте — чуть вправо от плеча. Значит, направление верное. И вдруг страшная мысль словно поразила его:

«Прилив!»

Верно, шел медленнее, чем рассчитывал: отлив кончился, и вода стала прибывать. А ведь берег, должно быть, совсем недалеко. Неужели вот так, не дойдя чуть-чуть, погибнуть? Пробовал плыть, но закоченевшие ноги не слушались, сам едва не захлебнулся. Пошел опять, а вода по грудь, и каждый шаг дается со страшным трудом — вода не пускает.

И вдруг почувствовал, что стали ноги в чем-то путаться, и вспомнил слова дяди Степана: у берега водоросли и тина. Значит, близок конец пути. Послышался легкий шум прибоя: плещется мелкая волна о береговые камни. Несколько тяжелых минут — и ниже стала вода, на фоне звездного неба затемнели берег, опушка леса. Мелькнул меж деревьями огонек. Дно круто поднимается. А сил все меньше и меньше. И он закричал. Слабо, хрипло. Но кто-то услышал. Топот сапог, посыпалась в воду галька. Чья-то рука схватила его за воротник и вытащила.

В настоятельских покоях у стола, освещенного тусклой керосиновой лампочкой, сидел за картой капитан Картер, командующий отрядом интервентов.

На схеме укреплений условными цветами нанесены уже готовые и только намеченные к постройке сооружения. Последних значительно больше. Этим и объяснялось крайне озабоченное выражение лица капитана. Своих сил явно недостаточно, подкрепления не дают, а от дюжины старых монахов и рыбаков (в отчетах они назывались «мобилизованным гражданским населением») толку мало.

Картер досадливо передернул плечами и потянулся к банке с табаком. В сенях послышался шум, что-то мягкое свалилось на пол.

— Что там у вас, Перкинс? — окликнул он вестового.

Дверь распахнулась. На пороге стоял человек в остроконечном шлеме и коротком полушубке, перехваченном ремнем. Он крикнул что-то — явно приказание, которого Картер не понял. Под дулом наведенного на него карабина капитан встал и поднял руки. Жестом ему предложили выйти из комнаты. В полутемных сенях на полу заметил фигуру вестового с мешком, обмотанным вокруг головы. Стоя на крыльце, Картер увидел группу своих матросов, окруженных красноармейцами. Где-то за собором, в казармах морской пехоты, защелкали одиночные выстрелы.

…Разбежавшиеся во время ночной тревоги монахи поутру увидели укрепленный на обломке антенны в верхнем пролете колокольни весело развевающийся красный флажок.

Т. Тихова

ВЕТЕР В ГОРАХ

Рисунки П. Павлинова

Меня разбудил холод. Даже в пуховом спальном мешке закоченели ноги. Я зажгла электрический фонарь: часы показывали шесть утра, термометр — десять градусов мороза. Значит, снаружи палатки не менее пятнадцати. И это середина сентября в солнечном Таджикистане! Давала себя знать высота: мы работали на Дарвазском хребте… Было это в 1950 году, наш отряд проводил геологическую съемку района.

Откинув клапан, я заглянула в затянутое прозрачной пластмассой оконце. Ледник Ордебар покрыт волнами морозного тумана. Вблизи еле проступают нагромождения каменных глыб боковой морены. Хотя солнце еще далеко за перевалом, уже слегка розовеют, словно медленно накаляясь изнутри, грани снежных вершин…

Настороженную предрассветную тишину нарушают удары топора: наш повар Алимджан рубит сухие ветви горного кипариса — арчи. Затем раздается переливчатое «ур-р-р-ру» горного индюка — улара. В камнях морены пискнул рыжий солонгой — памирский родственник хорька. Но еще молчат — попрятались от холода — болтливые и горластые каменные куропатки — кеклики.