Я говорю:

— Хорошо, я сделал то, чего ты хотел. Но все, что я говорил раньше, остается в силе. Дай мне жить, и я сделаю тебя богатым. Миллион в год. По меньшей мере.

Он качает головой.

— Ты фантазируешь. Куда мне идти? Финн найдет меня через неделю.

— Тебе не нужно будет никуда идти. Я бы покинул страну — и я переводил бы деньги на твой орбитальный счет.

— Да? Даже если ты сделаешь это, какая польза от этих денег мне? Я не мог бы рисковать их тратить.

— Как только у тебя будет достаточно, ты мог бы купить некоторую защиту. Купить некоторую независимость. Освободиться от Финна.

— Нет.

Он снова смеется.

— Почему ты все еще ищешь выход? Разве ты не понимаешь? В этом нет никакой необходимости.

Сейчас имплант, должно быть, выпускает наномашины, укрепляя связи между моим мозгом и крошечным оптическим процессором, чья нейронная сеть воплощает причудливые убеждения Картера. Раз — и его маразм влезет мой мозг. Но это неважно — я всегда могу его удалить: это проще всего в мире. Если это все же то, чего я хочу.

Я говорю:

— Не нужно ничего. Тебе нет необходимости убивать меня. Мы всё ещё можем оба уйти отсюда. Почему ты ведёшь себя, как будто у тебя нет выбора?

Он качает головой.

— Ты бредишь.

— Да пошел ты! Послушай меня! Все что Финн имеет — это деньги. Я могу погубить его, если это то, что нужно. Из любой точки мира! — Я даже не знаю, лгал ли я больше в жизни. Могу ли я сделать это? Для того, чтобы спасти свою жизнь?

Картер наконец говорит тихо:

— Нет.

Я не знаю, что сказать. У меня нет больше аргументов, нет больше доводов. Я хотел повернуться и убежать, но я не могу этого сделать. Я не могу поверить, что я убежал бы — и я не могу заставить его нажать на курок на мгновение раньше.

Солнечный свет ослепительный, я закрываю глаза от яркого света. Я еще не сдался. Я притворюсь, что имплант не сработал — это смутит его и купит мне еще несколько минут.

А потом?

Волна головокружения захлестывает меня. Я шатаюсь, но с трудом все-таки удерживаю равновесие. Я стою, глядя на свою тень на земле, мягко покачиваясь, чувствуя себя невероятно легким.

Затем я смотрю вверх, щурясь.

— Я…

Картер говорит:

— Ты умрешь. Я собираюсь стрелять в твою голову. Ты меня понимаешь?

— Да.

— Но это не конец для тебя. Не конец — это очень важно. Ты веришь в это, не так ли?

Я киваю нехотя.

— Да.

— Знаешь, что умрешь, но ты не боишься?

Свет режет глаза и я снова их закрываю. Я устало смеюсь.

— Ты ошибаешься, я до сих пор боюсь. Ты солгал мне, так? Ты говно. Но я понимаю. Все, что ты сказал, имеет смысл.

И он это делает. Все мои возражения кажутся абсурдными, совершенно непродуманными. Меня возмущает то, что Картер был прав — но я не могу притворяться, что мое нежелание поверить ему было продуктом какой угодно, но недальновидности и самообмана. Что потребовался нейронный имплант, чтобы позволить мне видеть очевидное. И это только подтверждает, как я должен был быть обескуражен.

Я стою, закрыв глаза, чувствуя тепло солнца на затылке. Жду.

— Ты не хочешь умирать… но ты знаешь, что это единственный выход? Ты принимаешь это? — Кажется, он отказывается мне верить, как если бы он нашёл мою мгновенную трансформацию слишком хорошей, чтобы быть правдой.

Я кричу ему:

— Да пошел ты!.. Давай! Покончим с этим!

Он некоторое время молчит. Затем мягкий стук, и шум падения.

Насекомые на мои руки и лицо почему-то больше не садятся.

Через мгновение я открываю глаза и опускаюсь, дрожа, на колени. На какое-то время я теряю над собой контроль: рыдаю, бью о землю кулаками, рву горстями траву, кричу на птиц за их молчание.

Потом встаю на ноги и подхожу к трупу.

Он верил во все, утверждал, — но ему все же нужно было что-то еще. Больше, чем абстрактная надежда на то, что когда-то, где-то на планете, выпадет стать им — по чистой случайности. Ему нужен кто-то, придерживающийся тех же убеждений прямо перед глазами в момент смерти — кто-то другой, кто знал, что он собрался умереть, кто-то, кто просто боится, как и он.

И во что мне верить?

Я смотрю на небо, и воспоминания, с которыми я борюсь, прежде отсутствующие, начинают кувыркаться в моём черепе. От ленивых детских праздников, до самого последнего выходного, что я провёл со своей бывшей женой и сыном, такой же душераздирающей синевой проходит через них всех. Объединяет их всех.

Не так ли?

Я смотрю вниз на Картера, пинаю его ногой, и шепчу:

— Кто умер сегодня? Скажи мне. Кто на самом деле умер?

_{Перевод с английского: любительский.}

— Почему ты не хочешь даже говорить на эту тему?

Диана откатилась от меня и замерла в позе эмбриона:

— Мы обсуждали это две недели назад. С тех пор ничего не изменилось, так что какой смысл говорить снова?

Мы провели этот вечер с моим другом, его женой и их шестимесячной дочкой. Теперь я не мог закрыть глаза без того, чтобы снова не увидеть выражение восторга и изумления на этом хорошеньком детском личике, не слышать звук её невинного смеха, не ощутить снова то странное головокружение, которое я почувствовал, когда Розали, её мать, сказала:

— Конечно, ты можешь подержать её.

Я надеялся, что этот визит изменит настроение Дианы. Вместо этого, он тысячекратно умножил моё, переходящее в почти физическую боль, желание стать отцом, а её оставил равнодушной.

Ну ладно, итак, мы биологически запрограммированы любить детей. Ну и что? Так можно сказать о девяноста процентах человеческой деятельности. Мы биологически запрограммированы получать удовольствие от полового акта, но никто, кажется, не возражает, никто не жалуется, что был обманут злой природой и вынужден делать то, что иначе никогда бы не сделал. В конце концов, если кто-то обстоятельно, шаг за шагом, изложит физиологическую основу получения удовольствия от прослушивания Баха, не предстанет ли это удовольствие примитивной реакцией, биологическим мошенничеством, переживанием столь же пустым, как приход от наркотика, вызывающего эйфорию?

— Ты что, ничего не чувствуешь, когда она улыбается?

— Фрэнк, заткнись и дай мне поспать.

— Если бы у нас была дочка, я бы за ней ухаживал. Я взял бы отпуск на полгода, чтобы ухаживать за ней.

— Ого, полгода, очень щедро! А что потом?

— Потом ещё. Я могу вообще бросить работу, если хочешь.

— А жить на что? Я тебя не буду содержать до конца жизни! Да ну на хрен! Ты ещё потом, небось, и жениться захочешь, а?

— Хорошо, я не перестану работать. Когда она достаточно подрастёт, мы сможем отдать её в детский сад. Почему ты так настроена против? У миллионов людей есть дети, это обычное дело, почему ты выдумываешь все эти препятствия?

— Потому что я не хочу ребёнка. Понимаешь? Вот и всё.

Я посмотрел немного в тёмный потолок, прежде чем сказать не вполне ровным голосом:

— Знаешь, я сам мог бы выносить его. В наше время это абсолютно безопасно, есть примеры тысяч успешно завершившихся мужских беременностей. Из тебя по прошествии пары недель могут взять плаценту и эмбрион и прикрепить к внешней стенке моего кишечника.