К счастью, внутри было не настолько холодно. Но достаточно, чтобы после первого же вдоха он снова надел шлем. Он так в нем и заснул, добавив наутро ко всем прочим страданиям еще и растяжение шеи. Зато он начал осуществлять мечту, некогда втемяшив себе в голову, что умнее всех. Но почему он больше не ощущает радостного возбуждения? Только из-за усталости?

С того момента как он добрался до лестницы, подъем стал чем-то долгим и расплывчатым. Вперед-вверх, вперед-вверх, вперед-вверх. Каждый пролет — девять ступеней, каждая ступень — двадцать сантиметров, между пролетами — площадочка. И прятаться за стволом, когда мимо проносится краулер — на случай, если кто-то выглянет в окно.

Еще выше ствол станет толще, а пролеты удлинятся. Пока он с каждым пролетом поднимался чуть меньше чем на два метра. Немного более 555 пролетов на километр. Почти 2800 пролетов, 25 000 шагов, до первого убежища. Глупо, но он все это уже подсчитал годы назад. Еще глупее, что теперь он не смог удержаться и пересчитывал ступени, даже когда настолько уставал, что был почти готов привязаться к перилам и заснуть прямо на лестнице.

Из всего альпинистского снаряжения он сохранил только ленты — легкие и потенциально полезные. А может, и бесполезные. Все, что ему уже не требовалось, он всегда мог выбросить. Или оставить в убежище. Его внезапно потрясло осознание необратимости каждого решения. Особенно в ситуации, когда никто не знает, где он. Даже рация в какой-то момент полетела вниз, когда он оказался за пределами дальности связи со своими бывшими коллегами.

Его удивило, что они не обсуждали по радио его судьбу. Вероятно, решив вести себя как одиночка, он слишком в этом преуспел. И теперь его огорчило, что он не стремился завести друзей и все очень легко поверили в разыгранный им спектакль на тему «напился, ушел, заблудился». Он-то думал, что станет посмеиваться наверху, пока его будут искать, а теперь ему казалось, что на него махнули рукой и забыли.

Второй день он провел в убежище, делая вид (для себя), что восстанавливает силы. На третий преодолел еще 25 000 ступеней, каждая из которых казалась более запоминающейся — в плохом смысле, чем прежняя. Четвертый снова ушел на восстановление сил, но на этот раз он не забыл прогреть убежище, прежде чем снял шлем. Возможно, тренировка на ходу оказалась не столь удачной идеей, как ему первоначально казалось.

Однако на пятый день организм перестроился, и дело пошло легче. К седьмому дню он стал задумываться, сможет ли одолеть 50 000 ступеней. На десятый день попытался это сделать.

К этому времени он поднялся настолько высоко, что небо приобрело средний оттенок между индиго и чернотой, а края диска Земли начали закругляться. Он где-то прочитал, что граница космоса находится на высоте в сто километров. Скоро он ее пересечет, окажется выше первых космонавтов, выше первой космической станции.

И преодолеет менее трех десятых процента пути.

И все же он не жаловался и не рыдал. Он дойдет. Из убежища он может связаться с Землей и сказать, что поднимается в космос, и никто не попытается его остановить. Он станет знаменитостью, и горячий молодой бабник сыграет его в фильме.

Но звонить вниз он не будет.

В один из дней в лестничном пролете вместо девяти ступеней оказалось десять. Теперь между убежищами стало ровно 2500 пролетов.

Существование измерялось усилиями. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Жизнь свелась к минимальным потребностям.

Раз в неделю он устраивал себе выходной и ограничивал продвижение только одним убежищем за день. Он никогда не был особенно религиозным, но «на седьмой день он отдыхал» — неплохая идея.

Однажды он пережил первую солнечную бурю. Предупреждений было много: он все время подзаряжал свой маленький коммуникатор и держал его настроенным на нужные частоты. Это жизненно важно: он знал, что вспышки на Солнце будут представлять для него все большую опасность. Когда прозвучала тревога, он понял, что делать: добраться до ближайшего убежища (всегда подниматься, никогда не спускаться) и считать следующий день выходным, независимо от календаря.

Поначалу его приводило в восторг, что он один и путешествует. Он всегда был один, но редко путешествовал. Мечтал, но никуда не отправлялся. Теперь он осуществил мечту, и она подавила все сомнения… лишь иногда, когда лежал один в темном убежище, он видел во сне ищущий луч фонарика. Как этот луч недолго перемещается, а потом гаснет. Навсегда.

Километр следовал за километром, и вот за один день он прошел целых три убежища. Но перестарался. Сила тяжести уменьшилась, но все же не настолько. Пока. На следующий день он устроил себе внеплановый выходной.

Каждое убежище было таким же, как и предыдущее. Даже припасы в них были сложены в едином и неизменном порядке. Сублимированный соевый творог здесь. Растворимый кофе рядом. Почему? Потому что эти пакеты хорошо укладывались бок о бок и занимали минимум места. Порошковый омлет в шкафчике на противоположной стороне помещения. К концу месяца он был готов убить ради разнообразия. Хотя убивать некого, кроме самого себя.

Он иногда задумывался, как поступил бы человек, склонный к самоубийству? Оттолкнулся… прыгнул… а потом долго размышлял об окончательности такого решения? Он никогда не был склонен к самоубийству — и не сомневался, что никогда таким не станет, — но сама идея заставила его содрогнуться. Однажды, когда он совершил ошибку и рассказал однокурснице из колледжа о подъеме на радиомачту, эта так и не состоявшаяся подруга запаниковала в самый интересный момент.

— Замолчи! — воскликнула она. — Когда я оказываюсь на высоте, мне всегда хочется броситься вниз.

Она провела с ним в шкафу одну ночь и никогда больше не возвращалась.

— Ты слишком уж странный, — сказала она. Но имела в виду не жизнь в шкафу, а рассказ о подъеме на мачту.

Позднее Джак искал в Сети, но так и не смог найти научного названия ее реакции на высоту. «Это нормально», — говорили все.

К счастью, Джак не был нормальным. Ни зловещих желаний, ни внезапной боязни высоты, ни головокружения. Вид с высоты был воздушным (ну, не совсем правильный термин, но мысль хороша), а реальность такова, что, оступившись, он не полетит метеоритом обратно в Эквадор или куда там его отправит ротационная баллистика. Для этого нужно действительно прыгнуть. Ограждение у лестницы не для красоты. Оно служило достаточной защитой, а это означало, что он в полной безопасности, даже если собьется с ритма. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот.

Где-то по дороге он почти перестал слушать радио и начал фантазировать, как его примут на станции «Высокая база». «Кто ты такой, черт побери?» — спросят они. Потом кто-нибудь поищет в Сети его имя, найдет сообщение о брошенной машине с ящиком пива на сиденье. И это мгновенно станет сенсацией.

Но чем выше он поднимался, тем больше задумывался, этого ли он на самом деле хочет. Подъем всегда был его личной навязчивой идеей. Книга, фильм, красотка и кинозвезда всегда являлись лишь попутными аксессуарами ее осуществления, но не итогом.

Но если так, то каким должен стать результат?

Шло время. Один пролет сменялся другим. Он потерял им счет и оценивал пройденное расстояние по номерам на дверях убежищ. Нумерация шла от «Высокой базы» вниз. Первым для него был 14311. Номера только нечетные. Четные, наверное, шли в другом направлении, в сторону пусковой марсианской платформы. Непостижимо большое число. Тысяча километров подъема — и уменьшится лишь на 400. Пройди через все Соединенные Штаты вертикально — и число уменьшится примерно на 2000. Семь Америк. Кругосветка. Вертикально.