Она никогда не спрашивала меня о моем соавторе. И что это значит? Может быть, она обо всем догадалась. Она же ксенолог, в конце концов, а Бритни во всей внешней системе ближе всех к живому инопланетянину. А может быть, я всего лишь ее научный проект: человек, который жил с инопланетянином?

Женщины на Ио всего лишь хотели получить от меня деньги. Женщина на Земле хотела меня одомашнить. Я ей подчинялся, потом взбунтовался. А затем, когда полностью вступил в права наследства, потратил его целиком на покупку буксира и бежал.

Крестин потерлась носом о мою щеку:

— О чем ты думаешь?

Музыка на время смолкла. Мы стояли возле большого экрана. Настолько близко, что, казалось, я могу сунуть в него руку и собирать камни с поверхности Наяды.

— А ты знаешь, что любой мало-мальски приличный бейсбольный питчер может бросить мяч так, что он навсегда улетит с этой луны?

— Ну, я такого не сумею, — рассмеялась она.

После ее слов мне почему-то вспомнились Пилкин и его космический велосипед.

— Наверное, это помогло мне понять, насколько здесь все хрупкое и ненадежное. Мы едва удерживаемся на поверхности. В один момент все прекрасно, а через секунду — раз, и ты уже летишь.

— Аминь, — прошептал мне в ухо другой голос.

— А почему ты думаешь, что на Земле все совсем иначе? — спросила Крестин.

Музыка заиграла вновь.

— Там все такое же, — ответил я. Это я знал точно. — Думаю, в этом вся суть.

Потом мы снова танцевали, теперь уже шотландский танец, идеальный при такой силе тяжести, только проклятый Кориолис все заставлял меня отклоняться то вправо, то влево, потом снова вправо, пока я не отклонился слишком сильно и не началось влево-вправо-влево.

— Проклятье, — сказал я. — Когда-то я действительно мог это танцевать.

И тут я внезапно затанцевал. Идеально. Словно я с рождения танцевал в этом чертовом беличьем колесе.

— Ого, — прокомментировала Крестин. — Кажется, ты научился держать равновесие. Когда нашу капсулу раскрутили, у меня ушло целых три недели, пока я перестала хвататься за все подряд, как ребенок на карусели.

Но я ничему не научился. Это вдруг произошло, раз — и все. И все еще происходило, хотя я даже не пытался управлять ногами.

Я плохо справляюсь с гневом. Так всегда говорил психоаналитик, которого мне навязали после смерти родителей. Подавлять и изолировать. Это были его любимые словечки для описания того, что я делал в пустыне. Конечно же, он был профаном, который, наверное, представлял сетевой серфинг как физическое упражнение.

Однако теперь я ощутил настоящий гнев, не разбавленный чувством вины или депрессией. Бритни наверняка это поняла, потому что я внезапно перестал танцевать — идеально или как-то иначе. Это застало Крестин врасплох, и мы едва не упали. Она рассмеялась, потом напряглась:

— У тебя все в порядке?

— Да. Нет. — Я прежде ошибался, когда думал, будто знаю, что означает быть марионеткой. Это насилие над всем, что во мне есть настоящего. — Просто немного закружилась голова. — Что было достаточно близко к истине, хотя и не в том смысле, как могла представить Крестин.

Бритни наконец-то обрела голос, но прозвучал он еле слышно, как из длинного туннеля:

— Боже мой. Мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло…

Слишком многое происходило одновременно. Я не мог разбираться с Бритни, ничего не объясняя Крестин, чего я делать не собирался. Но я и не обязан был все это делать сразу.

— Бритни, — сказал я…

— …отвали!

Очнулась я, наверное, в каюте Йокомичи. Во всяком случае, она там была, свернувшись в подвесной койке. Ее черные волосы разметались по бронзовым плечам. Флойд не смотрел в ее сторону, но я могла видеть ее через экран монитора связи, который я хакнула сразу, как только очнулась. Моя видеокамера находилась неизвестно где, отключенная и бесполезная.

— Ты что со мной делала? — спросил Флойд. — Только не говори, что это была не ты. Ты мной управляла, как марионеткой!

Едва очнувшись, я вошла в кризисный режим, но все же помедлила с ответом.

— Я пыталась помочь, — сказала я через несколько секунд.

То была лишь часть правды, но та ее часть, которую он поймет. После того оползня все, что я делала, было неправильным. Я не смогла спасти Джона. Я терзалась виной и отдалилась от Флойда, хотя Джон был и его другом. Исследования на Тритоне отчасти вернули старые добрые времена, но потом мы нашли инопланетян, а я даже не посоветовалась с ним до публикации. О, конечно, я постаралась, чтобы его имя встало рядом с Коперником, Ньютоном, Эйнштейном и Домингесом, но это была моя мечта.

Затем, когда сюда прибыли ученые, а он не выказал желания сбежать на Плутон, Седну или в другое место, куда нужно добираться несколько лет, я решила торпедировать отношения, которые могли его удержать. И не потому, что мечтала отправиться на Седну. Я просто не хотела его с кем-то делить. Или, может быть, не хотела никаких изменений.

Но, что хуже всего, когда я наконец-то разобралась в себе, я попыталась это компенсировать. Вот, Флойд, я помогу тебе танцевать, несмотря на силу Кориолиса. Йокомичи тебя полюбит, я научусь любить ее, и мы будем счастливы вместе. И как я могла быть такой дурой?

Флойд молчал несколько тысяч миллисекунд.

— Я лишь старалась помочь, — повторила я. Но, вероятнее, искупить вину. Здесь я тоже облажалась.

— И сколько еще раз ты мне так помогала? И как, черт побери, ты это проделывала?

Я рассказала про реабилитацию.

— Если не считать этого, только один раз. Сам бы ты не смог убежать от оползня. — В тот раз я хотя бы спасала и себя.

— Не забудь про ученую степень, которая мне не была нужна, и все эти статьи в журналах, — резко напомнил он. — Если бы мне требовалась твоя помощь, я бы попросил. Понимаешь?

Время от времени я обнаруживаю, что наличие тела может быть преимуществом. В тот момент мне захотелось понять, что испытываешь, когда плачешь.

— Да. — Последний, кто сказал эти слова, умер.

В подвесной койке раздалось негромкое довольное урчание, и Йокомичи весьма впечатляюще потянулась — я думала, так потягиваются только в фильмах.

— Флойд?

— Секундочку. — Флойд сделал вид, будто что-то налаживает в осветительной панели. — Договорим потом.

— Хорошо. — Мне все равно требовалось подумать. — А ты пока даже не…

Но он меня не слушал, и я поняла, какие будут следующие три слова, еще до того, как он их произнес.

Он выжидал целый день, прежде чем решил меня пробудить. Я это знаю, потому что все это время не совсем спала.

Изучать собственный программный код — обычно бесполезная форма самоанализа. Но спрятанный в нем выключатель? То было нечто такое, чего я категорически не желала. И когда узнала магические ключевые слова, избавиться от него было пустячной задачкой.

У гнева есть одна особенность — он избавляет от жалости к себе. «А пошел ты в задницу, Флойд, — хотелось мне сказать ему в ухо в некий деликатный момент. — Я все вижу и записываю».

Ладно, насчет ругательства я, может, и не права. Зато фантазировать о том, как скажешь такое, приносит больше удовольствия, чем тупо мысленно ругаться.

Если бы он только попросил об отключении на разумное время, я могла бы отключить свои звуковые и визуальные каналы. Невелика потеря — до тех пор пока у меня остается выход в Сеть. Даже сейчас я фактически не наблюдала. Во всяком случае, я не назвала бы это наблюдением, если очищаешь память, как только поймешь: не произошло нечто такое, что следует запомнить — вроде падения метеорита.

Да, я не спросила, хочет ли он взять уроки танцев. А во время оползня спрашивать разрешения было некогда. Но в тот раз я сохранила это в секрете. Как и он хранил секрет того проклятого выключателя — с тех пор как я стала разумной. Целых три года!