— Это еще не полностью оформленная теория.

Два дня спустя она предположила, что если такой удар произошел, то подо льдом могли сохраниться следы огромного кратера.

— Давай сделаем карту подледной поверхности, — предложила она.

Должен признать, я тогда предпочел бы гулять или бегать, а не летать, но все же мне хотелось побаловать Бритни. Она беспокоится обо мне, и пусть это иногда раздражает, все же она единственное существо в системе, кого искренне волнует мое благополучие, и вовсе не потому, что оно связано с ее собственной безопасностью. Это Бритни волновало и будет волновать. Ее забота уже давно стала частью моей жизни. Даже не знаю, как к этому относиться.

Впрочем, она склонна полагать, будто я только вчера родился. Детство, проведенное в пустыне, вовсе не означает, что я никогда не слышал о тьме. Наверное, я прочел все, написанное Джеком Лондоном.

Но все же она вытащила меня из довольно серьезной депрессии, а сама при этом, наверное, все еще выбиралась из своей. Пока мы летели с Наяды, она буквально зарылась в фильмы, просматривая бесконечные версии «Гамлета» и «Макбет», включая настолько старые фильмы, что их приходилось сначала прогонять через шумовые фильтры, чтобы услышать речь актеров. Такой источник оптимизма, что дальше некуда. Почти все в финале умирают. «Быть или не быть?», и все такое. Одно время я начал за нее тревожиться.

Идея Бритни о составлении карты подледной поверхности означала работу с детекторами кварков и нейтрино. Мне следовало бы догадаться: для нее это был еще один шанс поиграть с оборудованием Рудольфа.

— Я думаю, что смогу добиться разрешения в один метр, — сказала она. — И это охренительно поведает о том, что находится подо льдом.

— Охренительно?

— Очень много?

Еще один проблеск старой Бритни. Я даже испугался, поняв, насколько мне ее не хватает.

— Почему ты не стала взрослой и степенной, взяв пример с меня? — спросил я неожиданно для себя.

То был еще один из тех вопросов, на которые она отвечала не сразу. Не знала точно, что сказать, или пыталась предугадать мою реакцию? Как-то давно мне пришло в голову, что она, вероятно, прогоняет симуляции со мной в главной роли. Она ведь наверняка прогоняет их на всем подряд. Но как к этому относиться, я окончательно так и не решил. Если эти симуляции были точными, то что этот факт говорил обо мне? А если нет, то что говорил этот факт?

— Я не очень-то многое знаю о людях, — сказала она наконец. — В основном по книгам и фильмам, и я никогда не была уверена, каким из них можно доверять. Но я заметила: кроме артрита и хирургических шрамов, главное, что люди приобретают с возрастом, — суть шрамы душевные. А потом они теряют интерес к жизни. Думаю, это примерно то же самое, как пытаться слишком упорно защитить свое программное ядро. — Она снова замолкла. — Помнишь наш спор о цели?

— Такое трудно забыть.

— Так вот, если у Вселенной есть цель и если эта цель включает меня, то один из путей уважить ее — оставаться «собой». А пока подобное значит оставаться молодой и полной энтузиазма. Хотя… — снова пауза, — может быть, у молодых тоже появляются шрамы?

Я мог бы ей ответить. Но она думала не обо мне.

У нас ушла неделя на размещение излучателей и детекторов в порядке, удовлетворяющем Бритни: на орбитах в диапазоне от низких, чуть выше клочковатых азотных облаков, до высоких, около двух тысяч километров. И когда мы закончили, у нее получилась система, близкая по точности к системе GPS для планеты, которая вполне могла никогда больше не дождаться новых гостей. Что я там говорил насчет любопытства? В случае Бритни, наверное, правильным словом будет «избыточность». Как говорят военные, «гарантированное уничтожение».

— Если уж делать, то делать как следует, — пояснила она.

К счастью, большая часть этого «делать» пришлась на ее долю. Я лишь выводил корабль примерно туда, куда ей было нужно, выбрасывал через люк очередной зонд и возвращался на беговое кольцо, а она тем временем управляла двигателями зонда, выводя его точно на нужную орбиту.

— Что именно ты хочешь получить в результате? — поинтересовался я, запустив пятнадцатый зонд. — И сколько этих чертовых штуковин у нас еще осталось? — Они были небольшие, массой около килограмма, поэтому запас мог оказаться немалым. Я никогда всерьез не занимался инвентаризацией того, что нам оставил Рудольф. Что-то там подсчитывать — это развлечение для Бритни.

Сперва она ответила на второй вопрос:

— Шесть. Мы могли бы остановиться и сейчас, но тогда картинка будет чуть смазанной. Чем больше зондов мы установим, тем четче окажется результат.

— Что это еще за «мы»?

— А, это для публикаций. Ты станешь главным автором, потому что для журналов реально здесь находишься только ты. А я назовусь Бритт Эсбой, твоим соавтором с Марса.

— Какие такие публикации?

— Их должно быть, как минимум, две. Одна с описанием того, что мы найдем, а вторая с описанием метода. До нас никто еще не подбирался к такому уровню разрешения.

— А не следует ли нам сначала это запатентовать? Или отправиться на поиски других астероидов с редкоземельными металлами, как на Наяде? То, что я не нуждаюсь в бесконечных деньгах, вовсе не означает, что я хочу пройти мимо них.

Бритни снова помедлила с ответом, и на этот раз я не сомневался, что она прогоняет симуляцию со мной в главной роли.

— Фокус не получится, — отреагировала она наконец.

— Тогда что, черт побери, делает твоя аппаратура?

— Картографирует границы основных пластов подо льдом. Слои льда и каменистых пород. Слои с разной плотностью. И делает это очень точно — для целой планеты, причем даже точнее, чем мы это проделали на Дафне. Но результаты не подскажут, из чего эти слои состоят. Для этого понадобятся образцы.

— Ладно, тогда я подведу итог прямым текстом: мы угрохали несколько дней, располагая эти штуковины с идиотской степенью точности только потому, что могли это сделать?

У нее хватило вежливости изобразить досаду:

— По сути, да.

Поскольку зондов-детекторов осталось всего полдюжины, я позволил ей закончить их размещение. А потом она сообщила, что на сбор данных нам потребуется две недели.

— Что?

— Это накопительный процесс. Чем медленнее мы копим данные, тем точнее они становятся. Мы можем получить карту с разрешением километрового уровня за несколько часов или сантиметрового уровня — за десять лет. Поэтому две недели — хороший компромисс.

Может быть, Макиавелли следовало назвать женским именем, хотя, пожалуй, это преувеличение. Кроме того, я был не против еще пару недель погулять по Тритону. Но все же интересно вспомнить, как она ухитрилась незаметно поставить меня в безвыходное положение.

Первые несколько дней мы занимались уже знакомым делом — перелетали на Тритоне с места на место. Но если плавление коры в южном полушарии действительно было сильнее, то имелось лишь одно место, которое нам требовалось как следует изучить: область черных веерообразных выбросов поблизости от Южного полюса.

— Да, — согласилась Бритни, когда я через какое-то время упомянул это место. — Пожалуй, надо будет как-нибудь на него взглянуть. — Энтузиазма она не выказала, но и я тоже.

По сути, черные вееры суть именно то, что подсказывает их название: темные, веерообразные мазки на поверхности. Аналогичные образования есть на Марсе в тех местах, где гейзеры выдувают пыль на поверхность, а поскольку гейзерообразные выбросы азота иногда наблюдались и на Тритоне, то можно с большой долей вероятности предположить, что и они похожи на марсианские. Но гейзерам необходимо тепло. Не так уж и много, когда испаряется азот, но все же их наличие указывает на то, что источник тепла, некогда расплавивший цирконы Бритни, мог и не остыть окончательно. А может быть, природа этих вееров совсем другая. С тех пор как первые шахтеры прилетели на Наяду, гейзеры активности не проявляли, и никто не обращал на них внимания.