Исход боя решит штыковая атака, это твёрдо знал Меншиков. Стало быть, полагал он, пехота должна наступать в сомкнутых, сплошных линейных строях и атаковать противника «волнами» до полного его сокрушения. Боевую мощь полков он, по примеру Петра, основывал только на силе штыка, огню (из гладкоствольных, недальнобойных и нескорострельных по тому времени ружей) он отводил в сражении — этом самом решительном средстве войны — второстепенную роль.

Закончив доклад, Александр Данилович предложил: наступление начать артиллерийской стрельбой завтра с полудня.

С планом Меншикова военный совет согласился.

Август молчал. Накануне он полдня уговаривал Меншикова отложить наступление, исчерпал все доводы, убеждения, но… Александр Данилович был непреклонен.

— Столько времени гнаться за неприятелем, — возражал он, — подойти к нему вплотную — и не помериться силами!.. Нет, ваше величество, воля ваша, не желаете — атакую один, чем бог послал, а без баталии не уйду. Такова, я знаю, и воля моего государя.

— Что с ним? — спрашивал после Меншиков своих генералов Боура, Ренне.

— Напуган, — ухмылялся Ренне, — столько натерпелся, бедняга, от шведов!..

— Н-да-а… — тянул Боур, — ни единой победы, одни поражения! Конечно, боится!

На другой день в два часа пополудни начался артиллерийский обстрел.

Александр Данилович стоял на пригорке. Сзади — коновод с жеребцом. Рядом — конные ординарцы.

— Стрелять, пока хватит пороховых картузов! — командовал Меншиков. — Всеми батареями! Беглым!..

Было видно, как ударяли ядра и веерами поднимались вверх сучья от разбитых фашин, щепки, обломки, чёрные комья болотной земли.

Меншиков наблюдал. Оглядываясь на свой левый фланг, морщился.

— Скачи! — не вытерпев, ткнул кулаком в голенище драгуна, другой рукой махнул в сторону левого фланга. — Жидкий горох! Передай Телегину: голову оторву!..

Второй час длилась артиллерийская подготовка. Шведы прижались.

— Раке-е-ту! — подал команду Данилыч.

Пушки замолкли.

В передовых стрелковых цепях дружно защёлкали ружейные выстрелы. Бой завязался.

И сразу кто-то «сообразил», бросил в лоб неприятелю несколько эскадронов польских драгун.

— Что-о?! Куда-а?! — закричал Меншиков, багровея. — Кто бросил в атаку драгун?.. Вернуть!..

Очередной его ординарец пригнулся к шее коня, поскакал, сломя голову вниз.

Но шведы уже поднялись. Мардефельд, учтя обстановку, перешёл в контратаку.

А драгуны растянулись по мокрому, чавкающему под копытами полю, передние заплясали на месте, задние зарысили, подтягиваясь к головным, но… подстроиться не успели. Шведы, штыки наперевес, уже подбегали к передним рядам.

Драгуны начали поворачиваться «налево кругом», но в этот момент сквозь их жидкие, словно танцующие на месте, ряды, начали продираться навстречу контратакующим шведам русские пехотинцы.

И сразу завязалась жестокая рукопашная схватка.

Отрезанные друг от друга драгуны — видно было — начали метаться по полю, вносить расстройство в ряды русских солдат.

— Иэ-э-эх! — выкрикнул Меншиков, скрипнул зубами. Не выдержал — слишком страшна была эта минута! — вскочил в седло, взял сразу с места в карьер, птицей понёсся с пригорка.

Подскакал к самому центру. Рявкнул:

— Спешиться всем!

По цепи вправо и влево раскатисто повторили, понеслись ординарцы. Сам спрыгнул с коня, выдернул шпагу.

— Ура-а-а! — закричал, вращая белками, повёл за собой и драгун и пехоту. — Ура-а-а-а!!

Его оттащили, но пехота и драгуны за нею пошли.

С той и другой стороны тяжело катились навстречу друг другу плотные цепи-ряды. Зашевелилось всё поле. Солдаты сбились в плотную массу — и шведы, и русские; как бы раскачиваясь, они пятились то туда, то сюда, а к ним, уставя штыки, всё подходили и подходили с обеих сторон новые плотные цепи.

Шведы бились спокойно, упорно…

Уже с обеих сторон были введены в бой вторые резервы, яростная рукопашная битва не утихала. Жесточайший, крепкостоятельный бой кипел уже третий час кряду. Поле было сплошь устлано трупами, а победа всё ещё не клонилась ни в ту, ни в другую сторону.

Её нужно и пора уже было «склонить». Пора!.. Он угадывался, он проникал уже в самую душу, этот желанный, решительный, сокровенный момент!

Чем склонить?

И Меншиков, угадав, почувствовав переломный момент, решился на крайнюю меру: бросил в бой последний резерв — конную группу Ренне, укрытую за своим правым флангом.

И вот этот-то новый лихой фланговый удар и решил исход боя. Измотанные непрерывными атаками русских, шведы не выдержали стремительного натиска свежих драгунских частей — дрогнули, побежали. Их пехотинцы пытались пробиться к укрытиям, кавалеристы — прорваться к дорогам. Но только немногим шведским конникам удалось спастись бегством, а из пехоты ни один не ушёл. Весело и густо гремело и катилось «ура-а-а!», серо-зелёные мундиры метались по полю, носились лошади без ездоков…

Меншикову сдались в плен: сам командующий, генерал Мардефельд, 4 полковника, 6 подполковников, 5 майоров, всего 142 офицера; унтер-офицеров и рядовых около 1800 человек. Кроме того, им был захвачен обоз — 10000 подвод Августу сдалось всего около 800 человек.

На другой день были пойманы в обозе и взяты в плен польские воеводы Потоцкий и Сапега.

«Господин полковник! — доносил Меншиков Петру с поля боя. — Неприятеля мы нагнали, он ожидал нас при Калише с намерением дать баталию, порядочно укрепив себя за три дня. В 18 день сего месяца мы дали, с ним полную баталию и одержали счастливую викторию».

«Получили мы от вас, — отвечал Пётр, — неописанную радость о победе, какой ещё никогда не бывало. С чем вашу милость наивяще поздравляю. Всех генералов, офицеров и рядовых, которые при том были, поздравляю и весьма желаю наивящее сего в оружии счастья».

— Мне везёт, — ворчал Август. — Никак не скажешь, что я предоставлен сам себе. Никогда ещё от меня не требовали столько, сколько теперь, — и шведы и русские. Разумные требования — дело хорошее. Однако вызывает уныние то. что расхлёбывать кашу с этой «чудесной» победой придётся, по-видимому, мне одному. Скажем так, — разглагольствовал он в кругу близких людей, рассчитывая, видимо, на их исключительную наивность, — вот два хорошо воспитанных человека, каждый из них охотно жертвовал ради другого своими планами, каждый во всём уступал другому…

И оказывается, что они постоянно… как бы это сказать? — стесняли друг друга, что ли. Ведь теперь так получается! Понимаете вы моё положение?

Действительно, положение Августа было далеко не завидным: от Петра отстал и к Карлу не пристал.

Как воспримет его новый союзник битву под Калишем?

Эта мысль приводила в уныние обычно жизнерадостного, беспечного короля. «За двумя зайцами погонишься…» — думал. Пытался прикидывать: как же всё-таки выйти из создавшегося более чем щекотливого положения?..

Решил пригласить великого искусника в решении подобных «тонких вопросов» бискупа Куявского, посоветоваться, что предпринять.

В одном из полузаброшенных помещичьих домов король принял епископа.

Разговор не клеился. Августу хотелось, чтобы первым начал епископ.

Пусть как угодно, но… только бы начал… Он первым говорить «об этом» не в силах!.. Уставился в одну точку.

Тучный, но довольно подвижной епископ, незаметно перебирая ногами под длинной, обширнейшей рясой, как бы плавал перед столом и… тоже молчал.

Это злило Августа.

«Бестия! — думал. — Наслаждается моим затруднением. Ведь прекрасно знает, зачем я его пригласил. Видимо, ждёт, чтобы я со всей ясностью дал ему понять, что я считаю возможным и на что пойти не могу. Ждёт и… молчит. Но ничего, подожду и я».

Наконец бискуп подсел к королю. Пышущее здоровьем лицо Августа стало рассеянным, бискуп внимательно следил за ним своими маленькими, заплывшими глазками.

— Думаю, ваше величество, что Карл вряд ли будет нами доволен, — произнёс епископ тихо, но смело.

Лицо Августа сохраняло непроницаемость, Скомкав край скатерти, он щипал своими сильными пальцами бахрому, легко обрывал, как тонкие нити, витые шнурки.