- Ха-ха-ха, - кто-то хохочет вверху. - Не бойся, он обезвреженный.

Задираю голову: Чупрахин прилаживает к коньку крыши кусок кумача. Вражеская мина рвется за оградой.

- Ишь как злятся, цвет им не нравится. Водрузив флаг, Иван спрыгивает на землю.

- Воюем! - говорит он. - Знамя-то развевается... Красное, наше, советское.

Из окошка подвала выглядывает стриженая головка мальчика.

- Дяденька, теперь можно? - спрашивает паренек Чупрахина.

- Теперь вылезай, - отвечает Иван и протягивает руку, помогая мальчишке выбраться из подвала. Мальчик по-взрослому докладывает Чупрахину:

- Геннадий Захарченко, разведчик из катакомб.

Иван тащит его за угол, в безопасное место, и рассказывает мне:

- Подполз к дому, вижу: из подвала смотрит на меня эдакая симпатичная рожица и серьезно предлагает мне свою помощь. Сиди, говорю, там, без тебя управлюсь. Ты как же сюда попал? - спрашивает Иван у Геннадия.

- Я из катакомб. Ночью ходил в село за картошкой, а когда возвращался, фашисты взорвали вход в каменоломни. Наши, конечно, там погибли. Пришлось обратно в село идти. Спрятался в подвале. Пять дней сидел... И тут вы пришли. Возьмите меня с собой. Я здесь все тропы знаю, умею стрелять из автомата. Возьмите, не пожалеете. У меня даже граната есть, - похвастал вдруг он и достал из кармана завернутую в тряпицу лимонку. - Настоящая, только нет запала.

- Нет, хлопец, останешься здесь. Вот тебе дом, и хозяйничай в нем, решительно возражает Чупрахин и отводит мальчика в подвал.

Политрук вновь поднимает роту в атаку. Огородами и садами выходим на западную окраину поселка. Далеко в складках местности теряются мелкие группы отступающего противника.

Поступает распоряжение окопаться.

- Фриц бежит, а мы остановились, - недовольно замечает Кувалдин, па минуту разогнув спину.

- Разговорчики! - обрывает его Шапкин, примостившийся в воронке от снаряда. Его лицо испачкано пороховой гарью, вырван кусок шинели, и сквозь дыру виднеется нательная рубаха. Вспоминаю, что в моей ушанке приколота иголка с ниткой. Предложить разве взводному в роте, не сообщать о нем тому "косолапому матросу", который запер его в подвале.

- Как же ты сюда попал?

- Как все, - с серьезным видом отвечает он. Я советую ему залезть в нишу и сидеть там, пока не наступит ночь.

- И ты никому не говори. Ладно? - выглядывая из укрытия, обращается он к Мухину.

- Хорошо, - соглашается Алексей.

В траншее появляется Замков. Вытирая платком лицо, лейтенант интересуется:

- Ну, как вы тут, товарищи, устроились? Что-нибудь заметили подходящее для нас? Мои огневики не подведут! - Он ползет к Шапкину и оттуда наблюдает в бинокль за противником.

Кувалдин развязывает вещевой мешок и открывает банку консервов.

- Ешь, - предлагает мне, но сам не ест, а, сев напротив, молчит.

- О ней думаешь? - спрашиваю Егора. - Может быть, выплыла. Говорят, многих спасли, - утешаю Кувалдина, а заодно и себя.

- Не до них было.

- Почему?

- Ладно меня успокаивать. Вон Кирилку успокой, а то совсем парень скис. Попрыгай - замерзнешь, - советует ему Егор.

- Вот бездельники, - укоряет нас Чупрахин, появившийся с большой вязанкой поленьев на спине. - Я и дров принеси, и соломы для растопки, и нишу для очага ковыряй. Черти невысушенные, ведь простудитесь. Сейчас устрою вам комфорт.

Он быстро разводит костер.

На левом фланге гулко разрывается несколько снарядов.

- Злится, - замечает Иван, старательно отвинчивая крышку медальона и извлекая оттуда кусочек терки и спичку.

Политрук сообщает, что наши части подошли к Керчи, десант успешно справился с боевой задачей.

- Это хорошо, но вот остановились мы напрасно, оторвется фашист и уйдет, - басит Кувалдин.

Я замечаю, с какой строгостью посмотрел на него Шапкин.

- Ты что все долбишь: напрасно, напрасно! - прикрикивает он на Егора, когда уходит политрук. - Ты что, лучше командующего разбираешься в стратегии?

В костре шевелятся синеватые языки пламени. Падают легкие, пушистые снежинки. Слышатся раскаты шторма.

Иван предлагает мне плитку шоколаду:

- Бери и помни: - где Чупрахин, там знай наших! Ребята, кому подштанники заменить, у меня есть чистое белье. Люблю порядок. Это у меня от деда такая наследственность. Жил у нас в селе гражданин, по прозвищу Митрофан - незаштопанный сарафан. Ух как не любил его дед! Однажды Митрофан у деда рубль взаймы попросил...

Глаза слипаются, сквозь дрему слышу, как сокрушается Иван:

- Здрасте, я им про Митрофана, а они спят. Ну и пехота, матушка-рота.

Ночью во взводе появляется Шатров. Он предупреждает:

- Если гитлеровцы пойдут в атаку, высоту не сдавать, постараться захватить пленного. Вас будет поддерживать дивизионная артиллерия.

- 7

Впереди полыхают разрывы; небо дымное, черное. В двух метрах сидит Кувалдин и, как это он часто делает, грызет сухарь, медленно, долго. Меня это раздражает.

- Перестань!

Егор и ухом не ведет. Подползаю, дергаю за рукав:

- Слышишь?

Егор лениво смотрит в лицо, на скулах шевелятся желваки.

Час назад фашисты опрокинули на окопы огромную чашу огня и металла и льют эту тяжелую смесь без конца. Я тревожусь за Генку: он еще в нише, и, если Егор узнает о нем, он устроит мне нахлобучку.

- Хилый ты, студент! - кричит Кувалдин, пряча в карман недоеденный сухарь. - Сейчас они пойдут, готовь гранаты.

...Гитлеровцы идут плотными рядами, плечом к плечу: издали кажется, не цепи, а зеленые морские волны. "Хо-хо-хо!" - перемешиваются с выстрелами их выкрики.

Бьет наша артиллерия. Катящаяся гряда начинает редеть: в ней появляются просветы, одни фигурки отстают, другие спотыкаются, неуклюже падают, замирают на месте.

- Огонь! - заглушая выстрелы, командует Егор.

"Трах-тах-тах... Тррр-тррр, тах-тах". Стреляем дружно, почти в упор.

- Танки! - вскрикивает Беленький.

- Что орешь? - одергивает Кирилла Кувалдин. - Перестань метаться!

На гребне высотки вырастает длинная цепь неуклюжих коробок. Тотчас же среди них вспыхивают яркие снопы разрывов.

Неожиданно в траншее появляется Правдин.

- За Родину! - он взмахивает тяжелой связкой гранат, но голос его сразу тонет в гуле орудий и лязге гусениц.

Я тоже сжимаю в руке гранату и смотрю на Егора: он уперся ногой в стремянку окопа, нацелился в подползающий танк.

- Получай!

Машина, будто споткнувшись, останавливается, потом сердито кружится на месте, словно гигантское чудовище, лишившееся одной ноги. Из-за подбитых и остановившихся черных коробок выползают другие - тяжелые, дышащие жаром.

Минуту, другую танки висят над головами, плотно закрыв траншею стальными днищами.

Неподалеку падает снаряд. Комья земли поднимаются кверху, летят нам на головы. Раздается оглушительный взрыв. Траншея наполняется дымом. Некоторое время лешим неподвижно.

- Это Замков влепил в танк, - едва слышу Чупрахина. Усиленно протираю уши: в голове шум.

...Иван что-то говорит мне. Потом вытаскивает меня из траншеи. Впереди колышутся желтые языки пламени. Словно лягушки, лежат в зеленых шинелях трупы гитлеровцев. Гляжу на них и не чувствую ни злости, ни сожаления, будто вижу какие-то предметы, на которых случайно остановился взгляд, поскольку они попали в поле зрения.

Позади, в десяти метрах от траншеи, раздавленная танком сорокапятка. Из укрытия вылезает Замков. Он подходит к остаткам орудия, долго смотрит на изогнутые части,

Наши продвинулись вперед, и теперь высотка, на которой находилось боевое охранение, стала передним краем. Не вижу Мухина. Егор утверждает, что Алексей был на своем месте до конца боя, а куда делся - не заметил.

Я бросаюсь к нише: мальчика нет. Странная усталость давит на плечи. Я сильно заикаюсь, Чупрахин советует говорить нараспев и тут же приводит случай, который произошел с его бабушкой, когда она еще ходила в девках.