Календарь и погода указывают на то, что наступила середина мая, когда Кустеру приносят письмо от одного молодого человека, окончившего монастырскую школу в Айнзидельне и получившего затем звание офицера, а совсем недавно — степень доктора наук. «Должен Вам откровенно признаться, — говорится в письме, — что я стремлюсь к успеху и карьере. Да и кто в наше время не желает этого!» Далее молодой человек вежливо предлагает ему, Кустеру, о котором он наслышан уже со школьных лет, умеющему, как известно, не только хлеб жевать, выслушать его и помочь, по возможности, советом; для него было бы большой честью, пишет он, навестить Кустера в ближайшую субботу, восемнадцатого мая, днем, в половине второго, для первой беседы. И подписывается: с совершенным уважением и дружеским приветом доктор Альфонс М. Штрайфф, адвокат.

Кустер прячет письмо, наступает восемнадцатое мая, приезжает молодой юрист, и заклинатель Йозеф Кустер, если бы он не прочел об этом в письме, понял бы тотчас, как обстоят дела с этим молодым человеком, которого он поджидает на залитой солнцем скамейке перед домом, спокойно наблюдая, как Штрайфф проворно выходит из машины, остановившейся в пятнистой тени орехового дерева, и, улыбаясь, приближается к нему, поблескивая темными очками: он один из тех, кто пробивается любым путем, кто идет, как говорится, по трупам, подхалим и слизняк, в лепешку готовый расшибиться от усердия; у Кустера нюх на таких людей, он видит это совершенно отчетливо, продолжая сидеть, неподвижный и массивный, с одутловатым, заросшим щетиной лицом пьяницы, в латаной рубахе, незастегнутой латаной жилетке и латаных штанах.

Он медленно встает.

Сколько будет стоить их первая беседа, сразу же осведомляется Штрайфф, не забывая упомянуть, что, хотя он и задает такой вопрос, ему, как юристу, само собой, известно, что об этом, не правда ли, вообще нельзя спрашивать.

— Ведь вам запрещено законом предъявлять какие-либо требования за ваши услуги. Ну, это вы, конечно, знаете. Мне не нужно напоминать вам об этом. Не так ли?

— Нет, — говорит Кустер.

— Итак, сколько? — спрашивает Штрайфф.

— Сто, — отвечает Кустер.

— Ого! Вы знаете себе цену!

— Да, — говорит Кустер.

Он протягивает руку, молча ждет, потом берет сотенную, тщательно сложив ее, сует в жилетный кармашек и говорит: «Хорошо, пойдемте со мной» — и первым направляется в дом. Он ведет адвоката по длинному прохладному коридору с полом из песчаника, затем наверх по двум скрипящим деревянным лестничным маршам и еще через один тесный, мрачный проход с полом из узких досок; потом почти в полной темноте, перешагнув через ступенчатый порожек, они дважды поворачивают за угол и поднимаются наверх по лестнице без перил, похожей на стремянку. Дом одновременно просторен и тесен. Войдя в него, Штрайфф втянул голову в плечи и задержал дыхание, потому что в доме у Кустера стоит терпкий мужицкий дух, а пока он, слегка сбитый с толку, следует за широкой, грузно ступающей фигурой, на него неожиданно накатывает то самое жуткое чувство, знакомое ему с тех пор, когда офицеров их рода войск обязали совершать контрольные обходы подземных оборонительных укреплений, и которое он про себя называет «чувством лабиринта». В низкой мансарде с крошечным окном, через которое косо падает солнечный свет, он, все еще с неприятным чувством, неловкий и одеревеневший, садится рядом с обшарпанным столом на предложенный ему стул, оказавшийся табуретом, и украдкой оглядывается, тщетно пытаясь отыскать мешочки с травами и баночки с мазями или еще что-нибудь смехотворно колдовское, что он ожидал здесь увидеть; между тем Кустер опускает свое тяжело сопящее большое тело на старый диван, вытаскивает из неизвестно откуда появившейся бутыли шнапса пробку, прикладывается к горлышку, быстро глотает, втягивает носом воздух, наполовину пустая бутыль опять исчезает, прежде чем он говорит «итак» и потом как бы безучастно продолжает сопеть, пока Штрайфф — он просит воспринимать это не как наглое требование, а как ни к чему не обязывающую просьбу — выкладывает ему все, что он придумал и сформулировал, то есть следующее. Как он уже упоминал в своем письме, еще в годы ученичества в Айнзидельне, да и потом, он время от времени слышал о господине Кустере, поэтому сейчас не станет ходить вокруг да около, а лучше скажет напрямик. Будучи офицером, если уж начать с этого пункта, он имеет честолюбивую мечту стать по меньшей мере полковником. Что касается гражданской карьеры, то он хотел бы как можно скорее стать муниципальным советником, и желательно в Цюрихе, а одновременно депутатом Национального совета, сочетание этих двух постов очень благоприятно, ведь тот, кто в Цюрихе является муниципальным советником и к тому же заседает в парламенте в Берне, может кое-что вычислить для себя и со временем при известных обстоятельствах стать, к примеру, членом Федерального совета. Ну а, так сказать, пока, то есть очень скоро, молодой адвокат не прочь бы стать кое-где членом правления или акционерного общества, существует ведь много предприятий, много банков, страховых обществ и так далее, много благотворительных фондов, и все заинтересованы в том, чтобы постоянно привлекать новых даровитых работников. Штрайфф как раз и является таким молодым даровитым специалистом. У него есть программа — план на ближайшее будущее и на всю жизнь. Он точно знает, почему стал юристом, хотя, бог свидетель, гораздо охотнее он уступил бы другим наклонностям и стал бы, к примеру, с превеликим удовольствием садовником, точнее, цветоводом, со временем, может, знаменитым селекционером роз. Неплохо было бы стать домашним ветеринарным врачом, вообще врачом, возможно, даже врачом в необжитых, диких местах. Но в наши дни все это полная ерунда. Хочется-то жить лучше, чем родители, лучше, чем надорвавшийся отец. Штрайфф хочет достичь как можно большего, ведь живем мы только раз, он хочет, чтобы позднее помнили о нем. При всем том он, разумеется, знает, что хорошие времена для подобных планов более или менее прошли, стоит только вспомнить такие имена, как Рокфеллер, Зуттер, Хиршхорн, ну и так далее. И тем не менее он знает, чего хочет. И господин Кустер наверняка понимает, о чем идет речь.

Возможно. Но, несмотря на это, Кустер никак не возьмет в толк, он-то тут при чем: он успел тем временем перевести дух и еще разок приложиться к бутыли, теперь он вытаскивает желтый носовой платок и вытирает им лицо.

— Вашей задачей было бы… как вам сказать… — Штрайфф пытается подобрать верные слова, щелкая при этом пальцами. — Ну, скажем, вы должны создать благоприятную атмосферу. На меня должны обратить внимание. Ко мне должны чувствовать расположение. Большее, чем к другим. Я ведь не единственный, не правда ли, вы понимаете…

Да, он начинает догадываться, говорит Кустер и спрашивает:

— Вы суеверны?

— Суеверен? При чем тут суеверие?

Они смотрят друг на друга. Штрайфф слегка заливается краской.

— Нет, я так просто, — говорит Кустер и глядит на него долго, пока Штрайфф не отводит глаза в сторону, потом смотрит через окно на улицу, мимолетом на пол и лишь затем снова в неподвижное лицо Кустера.

— Оказать благоприятное влияние в целом… — Вот, наконец-то он нашел подходящее слово и может громко положить конец странной тишине и замешательству. — Ведь это вы можете, не так ли? Во всяком случае, должны уметь, у вас же есть эта особая способность, этот дар…

— Сила, — говорит Кустер. Да, она у него есть. И отхлебывает опять из бутыли.

Штрайфф снимает наконец темные очки, он опять может улыбаться, понимая, что они скоро договорятся.

— Вы просто вложете вашу силу в мою карьеру, господин Кустер. Мой успех — это ваш успех. Не правда ли? И если все будет в порядке, вы скажете мне, сколько я вам должен. О’кей? — И он делает наидружелюбнейшее лицо.

Кустер уже опять поднял бутыль.

— Не правда ли, это честное предложение, господин Кустер?!

Кустер прикладывает пробку к бутылочному горлышку, нежно вкручивает ее крепким большим и указательным пальцами и говорит, что берет он десять процентов от годового дохода.