«Мы же у нас ныне, видяще пресветлое лице Твоего Царского величества во граде сем, прежде ни от ково же никогда же зде зримое, что речем?.. Яко [з]елень желает на источники водные, сице Россия от многа времени желает Тебе солнца праведного, свет истинной веры возсиявающе… Мы же рабы Твои зело радуемся о силе, Тебе свыше данной, молим Бога в Троице Святой единого… глаголяще: Господи спаси Царя… и даруй ему до конца победу на враги и супостаты».

Иезуиты, униаты и прочая католическая братия, словно крысы, запрятались в свои щели, а вот люд православный полоцкий высыпал на соборную площадь.

Еще бы! В кои-то веки самодержца российского вот так запросто еще придется видывать.

Затих многоголосый колокольный перезвон. И хор, состоящий из монахов и братчиков, грянул здравицу: «Многия лета».

Торжественная встреча льстила самолюбию Алексея Михайловича, но полной неожиданностью для него стало похвальное слово. Глаголил его дородный монах. У царя невольно появились на глазах слезы.

Первые строфы подхватили отроки:

Мы оставляем за пределами нашего повествования, когда и при каких обстоятельствах впервые появилось словосочетание «Белая Русь», однако и пройти мимо многообразия исторических мерок было бы несправедливо.

В 1910 году в Вильно вышла книга В. Ю. Ластовского «Кароткая гісторыя Беларусі», которая началась, как полагал автор, «ад першых часоў да уцёку Полацкіх князёў у Літву (1129 год)»[36]. К моменту прибытия царя Алексея Михайловича, т. е. более чем через пять веков с обозначенного действа, в глазах автора русско-белорусское кровное братство выглядело так: «Тем временем ближайшее знакомство (русского царя и его окружения. – Б. К.) показало всю разницу родных, однако несхожих от веков культур, белорусской и московской. При этом стало ясно, что белорусы и москвичи разнятся во всем, даже в самой вере православной. Для Москвы белорусы не были русским народом, а только „Литвой”… и что сотворила белорусская культурная работа, что было своим для белорусов, москвичи считали литовским или польским, „латинствующим” – не русским».

В действительности в Полоцке, который находился в приграничье и не единожды становился яблоком раздора между Польшей и Россией, существовало довольно-таки пестрое смешение культур и верований. Простой человек, оказавшийся в тенетах такого бытия, пребывал в растерянности и стоял перед непростым выбором, к кому примкнуть: к униатам, доминиканцам, базилианам или православным.

Твердыни православия в Полоцке – Спасо-Евфросиньевский женский монастырь, Бельчицкий мужской монастырь, Богоявленский мужской монастырь – подвергались оголтелому натиску со всех сторон, и потому появление в Братской школе дидаскала Симеона создало небывалый прецедент. В схоластических спорах с иноверцами пальма первенства неизменно доставалась наставнику братчиков, а уж когда звучали его вирши и декламации, слушатели испытывали неизменный восторг.

Десять дней длилось пребывание царя Алексея Михайловича в Полоцке. Набожный и «Тишайший» царь любил задушевную беседу, рассказы богомольцев, да и сам был не лишен поэтического дара. Но тут его поджидал сюрприз. Театрализованное действо, сценарий и стихи к которому написал монах Симеон, называлось «Метры на пришествие во град отчистый Полоцк пресветлого благочестивого и христолюбивого государя царя и великого князя Алексия Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцы из иных царств, и князств, и государств обладателя от отроков, знайдуючихся во училище при церкве святых Богоявлених монастыря брацкого полоцкого мовеные при привитаню пресветлого его царского величества. А наготованные през господинов отцов и братию тоеиж святой обители в лето от создания Мира 7164, а от воплощения Божьего слова 1656 месяца июля, 5 дня». В этом году в титуле российского монарха появились поименования «государя Полоцкого и Мстиславского».

Итак, о самом представлении, которое по своей композиции, эмоциональности и вдохновению исполнителей оказало на царя самое благостное впечатление. Для Симеона это был серьезный экзамен, и отроки, коих число было двенадцать, не подвели своего учителя и расточали похвалы российскому самодержцу в рифмах, разбередивших его душу.

Первый отрок глаголил:

Второй отрок подхватывал:

Симеон разделил похвалу на три части. Первая, можно сказать, была ударная, завораживающая, со здравицами на земное долголетие монарха и пожеланиями крепости российского трона. Во второй части отроки поведали Алексею Михайловичу о значимости его деяний:

«Собра овчата, волком похищенных», – заключали юные братчики исторический экскурс, поскольку «иже от Владимира вел свое царствие Алексей Михайлович», и называли российского монарха вторым Константином, прося благословение на оружие русское.

С тоей победы, иже ти от Бога подастся многа.

Завершалась похвала бойкими строфами, которые чредой подхватывали братчики, доведя патетику действия до апогея.

В «Метрах…» удивительным образом сочетались и восточная изысканность, и витиеватость слога, и библейская премудрость, и человеческие чаяния.

Примы наш хлеб покоры, царю, тя град просит.

О чем помышлял Алексей Михайлович, когда вслушивался в мальчишеские и монашеские голоса, с трепетом и волнением глаголивших славословия? Возможно, ему виделась Москва, многоликая, шумная, где даже на богомолье ругаются по матушке. Возможно, перед ним мелькали напыщенные лица бояр, тугодумных и тяжких на подъем. Да и государственные мужи были хороши! Порой самую разумную мысль в откровенном словоблудии готовы были утопить. «Вот бы такого златоуста да в Москве заиметь!» – размышлял Алексей Михайлович.

…В 1657 году царь и патриарх Никон намеревались посетить Иверский монастырь, что на Новгородской земле. Основатель его, патриарх Никон, в то время крепко связанный узами дружбы с государем, сделал для себя вывод из рассказов Алексея Михайловича о пребывании в Полоцке и повелел: «…Убрать (нарядно одеть) двенадцать монахов… орацию говорить краткую и богословную, и похвальную. Подготовить такоже двенадцать младенцев для орации…»

Сомнений не должно возникать – предыстория таких пышных встреч началась в полоцком Богоявленском монастыре и братской школе.