Стол был накрыт специально ради этого дня на лужайке, под деревьями.

Во главе стола отец Вране посадил старого фра Йере, человека с толстой короткой шеей, лысого, у него даже пальцы чуть не лопались от жира; справа от него уселся газда Йово, рядом с ним — старый монах, отец Дионисий, с острым удлиненным лицом и живыми черными глазами, дальше — один из молодых монахов; слева — опять же фра Анте, приморец, доктор церковного права, остальные десятеро гостей разместились где кому вздумалось.

Маша, которую отец Вране позвал стряпать, подала суп. Она лихо сдвинула набекрень взятую у какого-то мальчика новую красную шапочку. Это было ей к лицу, гости весело пересмеивались, а отец Вране, позабыв, что он на людях, не сводил с нее глаз, и его строгие черты смягчались, лицо становилось минутами кротким и даже умильным.

Пока закусывали, разговор не вязался.

Толстый фра Йере наблюдал за тем, как доктор церковного права, вонзив вилку в кусок ветчины, положил его к себе на тарелку и режет ножом; этого фра Йере не мог переносить, злился потихоньку, то и дело заглядывая в тарелку соседа.

В конце концов приморское вино развязало языки. Ведь под жареного барашка хорошо пьется. Подали шампанское. Фра Анте встал, чтобы пожелать виновнику торжества доброго здоровья, в стеклах его очков заиграли солнечные зайчики. Прежде чем он успел раскрыть рот, фра Йере, подтолкнув соседа, старого монаха отца Дионисия, с серьезным видом сказал ему:

— Сейчас услышишь, какие ораторы в нашем святом ордене!

Доктор церковного права, окинув взглядом присутствующих, начал.

— Эта мысль, — сказал он, — пришла мне в голову только сейчас, в зеленом саду отца Вране. Нашего хозяина можно сравнить с растущим перед нами могучим дубом, — он указал рукой на дуб, — вокруг ствола вьется плющ, его окружают хилые дубки; плющ пытается его задушить, сосет соки, словно хочет остановить рост и полет в светлые сферы, — я сказал бы, побороть его, но дуб не поддается: он преодолевает все препятствия и, ширясь, захватывает все больше света, простора, а враги пребывают во тьме во искупление своих грехов. Братья, взращенный двуплеменным и все же единым народом дуб — не кто иной, как отец Вране, которого мы ныне чествуем, идеал священника и патриота, а плющ и хилые дубки — его недруги… Итак, дай бог ему здоровья!

Гости горячо приняли этот тост, молодой монах запел «Многая лета», но никто не поддержал, и монах умолк, потому что фратеры заглушили его своей песней: «Много лет счастливым будь!»

Когда кончили петь, газда Йово, делая вид, будто это только что пришло ему в голову, сказал:

— Сколько раз я советовал этому дурню Раде отказаться от тяжбы, но того, что влах вобьет себе в голову, колом не вышибешь! Где уж сороке тягаться с соколом?!

Отец Вране толкнул ногой фра Йосо под столом, и они украдкой переглянулись.

— Испоганился народ! — отозвался фра Дане, крепкий, видный мужчина; взгляд его блуждал где-то далеко, но в черных, очень красивых глазах порой вспыхивали искры мысли. Он обронил эти слова просто но привычке, совсем не думая о том, что говорит. Но другие подхватили, развивая как будто высказанную им мысль.

— Совершенно верно! — подтвердил толстый фра Йере. — Народ ныне совсем не тот, каким был в старину… Все было по-иному в те времена, когда я по приходам священствовал. Тогда наш народ, как говорится, был воплощением голубиной кротости и девичьей скромности. Крестьянин при виде приходского священника вставал, снимал шапку и почтительно лобызал ему руку. Правда, и тогда бывали и воры и разбойники, что поделаешь? Воровали, резали друг друга! Но перед приходским священником, пастырем своим, вели себя смиренно, точно овечки. И у себя дома хозяин не прикоснулся бы к лучшему куску, не предложив раньше своему фра Йере… Да, другие были времена!.. А каковы они сейчас, об этом вы, молодежь, знаете не хуже нас! — Фра Йере улыбнулся, поднял голову — его полное лицо округлилось и засияло еще больше, затылок опустился, и он рыгнул.

Потом извлек из широкого фратерского рукава коробочку, ополоснул стакан, всыпал в него полную ложку соды, налил воды, размешал и выпил залпом.

— Святое дело! — сказал он отцу Дионисию. — Не угодно ли ложечку?

— Брось ты, ей-богу, это же отрава! — накинулся на него отец Дионисий, обозлившись, что фра Йере спутал ему все мысли — он готовился произнести речь в ответ на речь священника латинской церкви.

Доктор церковного права, очищая яблоко, в основном согласился с высказываниями фра Йере, однако, по его мнению, распущенность еще не распространилась так широко в нашем народе, хотя и следует ее опасаться! И закончил, повысив голос:

— Повсюду множатся ложные либералы… Лжекультура нашей интеллигенции заражает народ и грозит ему гибелью: вот почему мы, пастыри того и другого вероисповедания, обязаны в первую голову послужить ему примером… А как же иначе, нам необходимы добрые дела, а не только слова.

Молодой монах кинул испытующе-любопытный взгляд на отца Вране; переглянулись и фратеры, но все же одобрили доктора.

Газда Йово заметил, что наш народ не так уж плох, — нет школ, поэтому он остается пока диким и темным, — необходимо его просвещать!..

— Просвещению содействовали бы также кооперативные кассы, впрочем, они и так пойдут ему на пользу, — заметил отец Вране и покосился на фра Носе.

— Ну, конечно, помогут, — подтвердил газда Йово, догадавшись, на что намекает хозяин. Он вспомнил, какие убытки причинил ему отец Вране зимой, закупив сено для членов кассы: и кто скажет, делает ли он это по доброте сердечной или ради какой-то цели?

Но вот неожиданно для всех поднялся отец Дионисий.

Осоловевшие от вина и обильной пищи, гости уставились на очередного оратора; его уже начавшая седеть борода тряслась, взгляд был живой и пронзительный.

Отец Дионисий провозгласил здравицу за отца Вране, друга народа, всеми уважаемого, великодушного человека, и добавил, что, по его мнению, тот, кто не честен, не может быть добрым пастырем.

Поэтому да пошлет господь бог много лет жизни честнейшему отцу Вране, виновнику нынешнего торжества.

На этот раз крики «Да здравствует!» прозвучали особенно громко; молодой монах снова вдохновенно затянул «Многая лета», и снова фратеры заглушили его, дружно подхватив: «Много лет счастливым будь!»

Отец Дионисий был явно раздосадован: могли бы хоть после его здравицы спеть «Многая лета» по-православному…

Когда восторги наконец утихли, поднялся отец Вране: лицо его сразу посерьезнело, он покусывал нижнюю губу, даже подбородок у него сморщился. Отец Вране поблагодарил ораторов; он, конечно, понимает, что, провозглашая такие тосты, ему оказывают честь лишь как сыну нашей общей многострадальной родины, над которой нависли черные тучи, угрожая ей гибелью. Нашу истерзанную родину можно сравнить с безутешной вдовицей, облачившейся в траур и распустившей косы, всякий ведь может обидеть беззащитную. И все же родина страшится не столько иноземных врагов, сколько скорбит душою при виде родных сыновей, ее плоти и крови, которые предают ее, откалываются от нее. Есть у нашего отечества крепкие как сталь патриоты и защитники, которых и сегодня следовало бы с признательностью помянуть; но я воздержусь от сего ради нашего единства, ибо я и мои единомышленники стоим «за единение добрых ради добра», поскольку мы дети единого двуплеменного народа, и во славу нашей прекрасной родины мы выпьем до дна и споем «Прекрасна наша родина…»[7].

Первыми поднялись фратеры, раньше всех фра Йосе. Грузный газда Йово замешкался, отец Дионисий покосился на молодого монаха и встал.

— Шапки долой! — загремел фра Йосе. — Эй, вы там! — крикнул он крестьянам, которые спокойно стояли поодаль, глазея на веселую компанию.

— Должно быть, хотят помолиться, поблагодарить господа бога за обильный обед! — сказал один из крестьян, снимая шапку.

И фратеры заревели изо всей мочи песню, громко, с увлечением.