Джо снова поднял взгляд.
— Матиас…
— Я не могу без нее жить, — он подразумевал мольбу, но вышло больше похоже на яростное рычание. — Ей придется метаться между нами. Я не хочу этого.
— Матиас, — Джанет обратилась к нему. Она положила свою руку на его руку в крови Грейс и поймала его взгляд. — Мы все любим Грейс. И если она любит тебя, тогда ты — семья. Ты не должен покупать принятие в семью, сынок. Ты не должен заключать для этого сделку. Либо ты с нами, либо нет. Ты любишь ее, и мы принимаем тебя из-за этого. А она любит тебя. И из-за этого ты - семья.
— Вы не знаете меня, — он покачал головой, испуганный и растерянный; уверенный, что они должны ненавидеть его. Они, должно быть, скрывают это ради Грейс.
— Мы узнаем тебя, — голос Джо был предупреждением. Матиас ухватился за это. Предупреждение. Он знал, как обращаться с этим. Он посмотрел на отца Грейс, чьи губы внезапно изогнулись со скрытым смыслом. — Поверь мне, мы все узнаем друг друга. Грейс удостоверится в этом.
С этим он мог справиться. Матиас резко кивнул, прежде чем вытянуть руку назад от прикосновения матери Грейс. Он выдохнул, посмотрел вокруг комнаты и затем замер, когда увидел, как доктор Армани, доктор и ученый Пород Волков, вошла в комнату с ее кошачьей коллегой Элианой Морри. Он резко поднялся. Их выражения лиц были бледными, халаты смялись, и усталость была в их движениях.
— Никки, — он собрался шагнуть к ней, затем замер. Они спокойно смотрели на него, их взгляды прошлись по семье, которая, наконец, тоже поднялась на ноги.
Он молился все прошедшие часы. Заключал сделку с Богом. Просил просто об еще одном шансе и предлагал свою жизнь вместо нее. Умолял существо, которое не создало его, но Матиас молился и благословлял его.
— Она была на волоске, — сказала Никки наконец, улыбка появилась на ее темном, экзотическом лице. — Но она жива, Матиас.
Два месяца спустя
— Я сказала тебе надеть джинсы, — Грейс смеялась над ним, ее серые глаза сияли счастьем, и слезы радости скатились по ее щекам. — Разве я не просила тебя надеть джинсы?
— Замолчи, Грейс, — проворчал он, пытаясь снять влажную кожу с ног, пока он стоял посреди спальни, мучаясь от пота и боли. — Твои братья совершенно безумцы, — брюзжал он яростно. — Я упоминал, что они, черт возьми, сумасшедшие? — Его голос повысился от обвинений. Она засмеялась. Грейс стояла посреди комнаты, ее руки держались за живот, и она наклонилась, изо всех сил пытаясь дышать, когда смеялась над ним.
Она еле-еле излечилась от ран, которые получила ночью, когда на них напали койоты. Прогресс был медленным, пока доктор Армани не сделал ей переливание крови Матиаса. После этого ее восстановление пошло быстрее. Хотя кровь, которую они дали ей в хирургии, спасла ей жизнь, ее тело пыталось отклонить ее. Уникальные качества гормонов в ее теле боролись с ней и боролись с ее восстановлением, пока кровь Матиаса не была добавлена к ней.
Это не должно было сработать. Их группы крови не соответствовали, и его кровь Породы должна была быть мгновенным ядом для ее организма. Вместо этого, с момента как она была введена, Грейс начала выздоравливать. И вот теперь, два месяца спустя, она смеялась над ним, потому что он был покрыт грязью и изо всех сил пытался снять чертовы штаны.
— Я же сказала тебе джинсы, — напомнила она ему, наконец разогнувшись. — Фу, Матиас, тебе нужен душ. — Еще один смешок вышел из нее, потому что промокший грязью локон волос зацепился за его лицо и упал. Он яростно отбросил его назад и впился в нее взглядом. — Бедный маленький волчонок, — напевала она, когда он спихнул свои штаны и стоял перед ней голый. И возбужденный. Ужасно возбужденный. Он почувствовал, что лихорадка вернулась на прошлой неделе, мучая его потребностью обладать ею. Пробовать ее и трогать.
В те недели, начиная с операции, ее тело как будто признало свою потребность зажить, и лихорадка стала медленной, не сильно кипя в них обоих. Теперь она бурлила в нем, и запах ее возбуждения заполнил его голову. Его ресницы понизились, когда он прошелся взглядом по шортам и футболке, которые она носила.
— Прими душ со мной, — он пошел к ней, тело напряглось от голода. Он ходил таким в течение многих дней, и это убивало его. Если не тронет ее, не возьмет, то сойдет с ума. Ее язык прошелся по губам, она откинула волосы от лица, чувственность просыпалась в ней.
Грейс ни на секунду не забывала того, чего почти лишилась. За последние два месяца она много сделала для того, чтобы Матиас стал неотъемлемой частью ее семьи, чтобы при худшем исходе он не остался один.
Он, конечно, сопротивлялся, зная, что она делает. Но когда она очнулась в той палате, увидела его бледное, изможденное лицо и отчаяние в глазах цвета виски, она поняла, что, если бы она умерла, Матиас прожил бы недолго. Его душа была частью ее души. Она до сих пор задавалась вопросом, сможет ли кто-то из них жить без другого.
Боже, она любит его.
Она прислонилась к его влажной, грязной груди, ее глаза закрылись, чувствуя его теплоту вокруг нее. Она любила его, как цветы любят Солнце. Они ухватываются за его лучи, тянуться к его теплу и греются в его одобрении. Это то, что она делала с Матиасом.
Ее руки скользнули к его сильным предплечьям, когда те приблизились к ней; его руки схватили подол ее рубашки и стащили ее с ее тела.
Отбрасывая ткань, его губы сразу направились к метке, пульсирующей на ее плече.
— Как цветок любит солнце, — прошептал он ей на ухо, повторяя ее мысли. — Вот, как я люблю тебя, Грейс. Я не могу жить без твоего тепла. Без твоей любви. — Она повернулась к нему, отклонив голову назад, губы приняли его, а его язык оказался у нее во рту. Мед и специи. Это его вкус, и она обожала его. Ее язык обнял его и потянул гормон из увеличенных желез под ним, и она позволила огню распространиться по ней.
Целуя ее, трогая, Матиас поднял ее к себе на руки и понес в душ. Он не отрывал от нее своих губ, пока настраивал воду. Он потягивал их, облизывал, разделял свой вкус с ней, затем направил ее под брызги двойной насадки душа.
Стеклянные двери закрылись за ними, сближая, пока его руки блуждали по ее телу. Его губы спустились с ее шеи к груди. Чуть ниже ключицы он провел языком по шраму, куда попала пуля и где была операция. Он всё еще немного ныл, но его язык улучшал это, как солнце.
Грейс встала напротив него, ее голова откинулась назад, пока вода омывала ее голову, смачивая волосы, сбегая ручьями по лицу, вниз к шее, к его губам.
Он взял ее твердые горошинки в рот, всосал глубоко и зарычал от удовольствия, когда она потерлась ногой о его бедро. Крошечные, почти невидимые волосы, которые росли там, были мягкими как шелк и ласкали ее.
Ее руки были неподвижны, но не губы. Когда он всосал ее сосок, захватил его зубами, ее голова поднялась, позволяя губам касаться его лба. Руки спускались по его плечам к накаченным рукам.
Тепло и удовольствие наполняли ее. Сильное, острое удовольствие сжимало ее матку и забрало дыхание, обостряя ощущения.
Она скучала по этому. Скучала по его прикосновениям, поцелуям, той лаве, что текла по ней и внутри нее, пока она не знала, где заканчивается он и начинается она. Он — ее мечта, приключение. Ее Солнце.
— Бедная Грейс, — прошептал он у ее груди. — Я могу почувствовать, какая ты горячая, какая сладкая.
— Так исправь это, — потребовала она, затаив дыхание, прислонившись к стенке душа, когда его язык сильно прошелся между ее грудей, сопровождаемый голодным рычанием.
Она любила это рычание. Что-то вроде урчания, скрывающего вибрации удовольствия. Она различала звуки. И Матиас много рычал. Особенно когда достигал влажных, гладких изгибов ее киски.
— Господи! — Матиас дрожал под ее руками. Он делал так часто тоже. — Я мог бы есть тебя часами, днями. — Его язык облизал узкий разрез, окружил ее клитор и заставил ее содрогаться. И она, как предполагается, должна стоять, когда он так делал? Когда его язык облизывал и гладил, и посылал пальцами электрические разряды, которые проходили через нее?
