— И меня тоже убить хочешь, да?! — не умолкала Алчадай.

— Хоть волк и одряхлел, да на одну овцу сил хватит, поберегись трогать меня… Не уймешься — плохо будет.

— Такого, как ты, кровопийцу надо…

— Кто кровопийца?

— Ты!

— Я?

— Ты!

Барктабас подлетел к Алчадай, вцепился в горло. Алчадай ухватила старика за бороду. Но Барктабас повалил ее, стал душить. Алчадай не поддавалась, а старший из детей, чтобы помочь матери, поднял поленце, начал бить старика по спине. Барктабас быстро устал, дышал тяжело. Когда Алчадай хотела перевалить его на спину, старик вскочил, снова вытащил ножи.

Прибежавшая от своей юрты Буюркан увидела драку.

— О, двумя ножами собираешься зарезать? Постыдился бы своей седой бороды! Стыдно! — сказала она.

— Бу-бу-бу!.. не я начал, она сама… Пристала к человеку… — Барктабас принял обычный свой смиренный вид.

— Брось сейчас же ножи!

Барктабас разжал кулаки, ножи попадали на землю. Ушел во двор, сел на толстое полено, сгорбился, застыл так — словно неживой.

— Для чего живешь с ним, лучше бы ушла, — сказала Буюркан. — Чем видеть такие дни…

— Я уже давно бы ушла, сестра, да есть одно дело — держит меня. Пока не отомстила… Я раньше слышала одну вещь, сейчас опять услышала. Если это правда…

— Какая вещь, о чем ты?

— Нет, сейчас пока не скажу, сестра. Я этого старика…

— Ну ладно, не хочешь — тебе виднее.

— Присядь, сестра.

— Приехала Керез, мне надо быть дома. Вид у твоего старика недобрый, будь осторожна.

— Бог дал душу, сам и заберет. Чем бояться этого… Даже если десять таких придут, не испугаюсь. Только раз дуну — и улетят.

— Когда вы ругаетесь, и я нервничаю. Не уважаете себя, хоть уважали бы других. А детям твоим каково? Что за люди из них получатся, если будут видеть таких родителей? Ах, Алчадай, согласись с моими словами, помести своих ребят в интернат. Там хорошо воспитают. Я сама поговорю, они примут. Ты сколько раз соглашалась отдать их — и продолжаешь свое, как же так?

— Отдам попозже. Подожду до осени.

— Поступай как знаешь. За тебя болеешь сердцем, а ты бьешь по сердцу.

После ухода Буюркан Алчадай задумалась. «Сразу вспыхиваю, не владею собой — вот что плохо. Не умею хитростью вытянуть из него, выведать… Назвала его кровопийцей — теперь он знает, что подозреваю его, не пожалеет. Вытаскивает ножи, не боится греха, ничего не боится. Ишь как говорит! «Хоть волк и одряхлел, но на одну овцу сил хватит!» Не спеши… Из шума и крика ничего не выйдет — нужно придумать иное. Может, удастся обмануть его? Говорить мирно… мяса дать, водки дать — он расслабится, размякнет… Может, тогда скажет, как было… правду ли говорит старая Алыйман? Только — сумею ли, вытерплю ли? Не выдам себя? Если он догадается — будет молчать». Алчадай, будто желая помириться, позвала Барктабаса в дом. Тот подошел, остановился в дверях, выжидая. Присмотрелся, вид у жены не сердитый, на лице еле заметная улыбка. Увидев такое, старик тоже перестал хмуриться. Уселся на привычное место.

— Ой, скажи толком, что видел ночью? То говоришь — ведьма, то говоришь — кровопийца… Ты правильно сделал, что принес жертву богу.

— Правда? Я зарезал того ягненка-сироту. Не думай, что большого черного ягненка.

— Да, правильно. К тому же и по мясу соскучились. Ну хорошо, расскажи лучше, что случилось с тобой ночью. Правда, кто-то гнался за тобой? Похож на человека? Звал тебя по имени?

— Показалось, кричал: «Барктабас, Барктабас». Как я мог его увидеть — дождь сильно лил, темно было… Слышал за спиной конский топот. Так и стучит. А чуть раньше видел в скале огонь. Как думаешь, кто, как не ведьма? Конь мой испугался, не идет, вертится на месте. Подхлестываю камчой, а он не двигается…

— Вытаскиваешь ножи, перепугал детей. Как не стыдно, Барктабас! Что хорошего я от тебя видела? Другой бы на твоем месте…

— Я же только припугнуть… разве у меня каменное сердце, чтобы убивать тебя?

Алчадай вздрогнула. Чуть не закричала — так это ты, оказывается, убил! — но вовремя удержалась. Секундой позже обрадовалась, что не сказала. Значит, она на верном пути!

— Будешь пить водку, а, Барктабас?

— А? Водку? А-а, водку…

Алчадай достала бутыль со спиртом, налила в стакан и подержала в руке, глядя на Барктабаса. Тот судорожно сглотнул слюну, руки напряглись, весь затрясся.

— На, пей!

Барктабас принял стакан из рук Алчадай, опрокинул, задохнулся, глаза выкатились. Запил водой из чайника, с довольным видом вытер губы. Распрямился, повеселел — мол, теперь говори что хочешь, твоя воля, нам без разницы. Алчадай приметила это, задала ему несколько вопросов, приближаясь к главному. Барктабас, вытирая пот со лба, отвечал толково и вроде бы откровенно.

— Если бы ты подобрее был… а то, что не скрываешь прошлого, это хорошо, Барктабас. Не будешь ничего скрывать от меня — и водка будет, и еды вдоволь. Видишь, ведь можем мы хорошо разговаривать, — сказала Алчадай, и старик, выражая согласие, склонил голову.

— Расскажу тебе все, я и сам собирался, да не было подходящего случая. Чего мне бояться? Что мне осталось, не расти — умирать. Ты ненавидишь меня. Не можешь простить, что я, старик, взял тебя в жены, взял молоденькую девушку. Я и не собирался… но получилось так, — оказывается, это повеление судьбы. Когда ты услышишь… нет, если все рассказать, длинная получится история, — Барктабас махнул рукой.

Алчадай снова стала упрашивать, чтобы он вспомнил давнее, налила еще спирта; старик разгорячился, сидел вольнее, посмеивался уверенно. Выпитое туманило мозг, он было порывался рассказать, но вовремя сдерживал себя. «Что будет, если она все узнает? А почему бы и нет?.. Другие подбили меня, вот я и взял ее в жены. Красивая, чистая девушка была, все уговаривали… Может, и вправду рассказать? Нет, нет, она же ненавидит меня, скандал поднимет… Нужно быть осторожным. Она подозревает, догадывается. Ничего, пусть надеется, что я раскроюсь. Пусть поит меня спиртом, пусть кормит до отвала, пусть старается в надежде… Да, это правильно… Обману ее. Вот и выход», — думал Барктабас, с жадностью поглядывая на бутылку. Последние полгода он пил чуть не ежедневно, и теперь поднесенного Алчадай оказалось более чем достаточно; глаза его вдруг остекленели, выкатились в испуге — он увидел что-то корчащееся, извивающееся, в ушах стоял шум.

Алчадай отступила в страхе.

— Ты что? Погляди на себя в зеркало! Уж не паралич ли разбил?

Старик сидел неподвижно, потом встряхнулся, глаза приобрели обычное выражение.

— Будто дракон пролетел. Вот здесь, у твоих плеч… Ой, опять… Что же я так стою? Или это ты стоишь вниз головой?

Вскочил, нащупал руками ножны — ножей там не оказалось. Повалился на постель, захрапел.

Махнув на него рукой, Алчадай хлопотала по хозяйству.

Когда она собралась вынимать мясо из казана, Барктабас поднял вдруг голову:

— Куда они ушли?

— Кто?

— А! Разве я дома? Это сон был? Что я говорил?

— Все рассказал. О смерти Алтынбека…

— Нет. Я не убивал. Я чист…

— Хочешь еще спирта?

— Что другое осталось у меня в жизни? Если есть, не жалей…

Алчадай налила ему еще немного, старик выпил — и вроде пришел в себя. Взгляд сделался печальным, он задумался. Вспомнил прошедшее. Вспомнил, как жил он после женитьбы на Алчадай. Первое время держал ее в строгости, рта не давал открыть. Это потом уж у нее начал развязываться язык. Он думал, что после рождения ребенка она успокоится, перестанет скандалить… вышло наоборот. А после рождения второго ребенка Алчадай разошлась еще пуще. Барктабас тогда был еще в силе, попробовал ее бить. Дважды брал в руки камчу, но Алчадай оба раза вырывала плеть из его рук, сама расправлялась с ним. После этого Барктабас съежился, как паук от ветра. Ругается ли, толкнет ли — все это перестало его трогать. Он понял, что потерял силу, потерял власть даже в своем доме, — и все связанное с домом стало ему безразлично. Не раз повторял Алчадай — мол, если бог надоумит, то она вправе прогнать его. Ни чувств никаких он не испытывал, ни даже слов у него не осталось — в ответ на презрение и ругань он обычно лишь молча посмеивался. Думал, что и железо ведь изнашивается, — успокоится когда-нибудь и Алчадай.