Как холодно здесь! Так и пронизывает насквозь холодом от камней, от воды, протекающей где-то внизу. Откуда-то сверху пробивается маленький луч…

— Ну, возлюбленные, каково оно — любить, разбивая семью? Горячо или холодно, а? Ну-ка, признайтесь, я расскажу в аиле.

Бурмакан кричит сверху, ей отвечает гулкое эхо. Грохочет кругом, в стенках расселины образуются новые щели. Ни лучика света… камни размером с овцу с грохотом сыплются вниз.

— А-а!

Серкебай ревет как медведь. Снова падает, летит в бесконечность… Руки его раскинуты, душа покидает его…

Серкебай открывает глаза — видит перед собой человека в черной одежде.

— Кто ты такой?

— Я-то? Не узнаешь, Серкебай?

— Кого-то мне напоминаешь… Не могу вспомнить… Кто ты, скажи?

— Я — это я! Ну, вспоминай, Серкебай, признавай!

— Так ты — Комурчу?!

— Он самый.

— Но ты же был старый. Или помолодел? А может, ты сын Комурчу?

— Не я был стар, старое было время.

— Значит, хочешь сказать, что не ты молодой, — само время помолодело?

— Да, именно так!

— На шее твоей ремень?

— Да.

— Что это значит?

— Скажу позже.

— Что я делаю здесь, во дворе?

— Ты лежал, обняв за шею каменного верблюжонка.

— Ох, у меня затекла рука!

— Давай помогу тебе…

— Значит, я лежал под дождем? Почему мои легкие не простужены, я не умер?

— Серкебай закален, ко всему привычен. Дождь не только не убьет, даже омолодит Серкебая.

— Подожди-ка. Почему же моя одежда сухая? Сколько времени я пролежал здесь? Когда кончился дождь? Разве дома нет Бурмакан?

— Дом твой пуст, дверь открыта. Скот не ушел со двора.

— И собаки нет дома?

— Твоя собака караулит возле тебя.

— Значит, мой очаг не разрушен?

— Я пришел просить у тебя прощения, Серкебай.

— Прощения? Почему?

— Говорят, что бывают сваты, которых сводит сам бог. Мы с тобой сделались сватами, Серкебай!

— Каким образом? О которой из моих дочерей ведешь разговор? Разве ты был женат?

— А ты решил, что я никогда не женюсь? Да, был женат. У меня семеро сыновей. Все семеро живут в разных местах.

— А сам-то ты где?

— В городе. На заводе. В литейном цехе. Плавлю чугун.

— Ой! Ты действительно Комурчу, а? Не обман — правда! Тот, что был со мною в старые голодные годы, а? Значит, ты породнился со мной? Скажи правду, ох!

— Смотри, какие две встречи! Первый раз — в тяжелые годы, и теперь — при хорошей жизни. Если вместе быть назначено вершинам, то сольются и корни… Вот видишь, наши корни вместе, мы слились. Дай благословение. Серкебай, наши дети соединили свои судьбы!

— Которая из моих дочерей?

— Рабия.

— Младшая, баловница? Но ведь она была дома…

— Уже неделя, как устроили свадьбу в общежитии, где живет Рабия, и не сказали, только сейчас вот признались. Сегодня хотели расписываться.

— Я-то что?.. Разве у меня могут быть возражения? Попроси прощения у ее матери. Где сейчас Бурмакан?

— В больнице.

— Что?!

— Не пугайся. Собирайся лучше, пойдем к ней. У меня в городе была Рабия, от нее услыхал — Бурмакан увезли в больницу, но, конечно, еще не был там. Я решил, что неудобно будет, если появлюсь прежде тебя.

Серкебай выгнал со двора скот, попросил соседского паренька приглядеть за ним до вечера и отправился с Комурчу.

Больница… Оба слышали это слово, но ни Серкебай, ни Комурчу никогда не были там — не болели…

— Комурчу, почему ты не изменился? И не только не изменился, даже будто помолодел! Скажи правду, сколько тебе лет? Я ведь тебя еще тогда, когда мы вместе гасили уголь, считал за отца. Как ты сохранил молодость и здоровье? Какая сила помогла тебе?

— Труд.

— А я что — не трудился разве?

— Трудился, но по-другому… Распоряжался. Я же отдал труду всего себя целиком — и тело свое, и мысли.

— Ой, подожди-ка. Не о тебе ли читал я недавно в газете, ведь это ты, наверное, стал Героем Социалистического Труда? Интересно, фамилии не было — написали просто «Комурчу». Когда я спросил, кто это, мне сказали — рабочий, так было написано и в Указе. Это не ты ли?

— Я. У меня ведь нет фамилии. С тех пор как открыл глаза, бродил у чужих дверей; потом, когда оброс мускулами, стал работать самостоятельно. Я даже не спрашивал, не интересовался, чей же я сын. Был сыном бедности. К чему мне фамилия — хватит моего имени. Отец, что ли, работал за меня? Сам я работал? А раз я — так и пишите, что я. Пошумели немного: мол, без фамилии трудно оформить Указ. Но я стоял на своем. Я предложил было им записать меня Советовым… Нет, не осмеливаюсь назвать себя сыном такого великого мира, не могу назвать его своим отцом. Ведь я простой угольщик. Сказал им — оставьте как есть, пусть называют угольщиком. Уже из этого слова ясна моя фамилия. Уголь — это огонь. Лишь бы я не отошел от огня, лишь бы не был разлучен с огнем. Огонь закалил меня. Человек, закаленный огнем, не стареет.

— Кстати, как звать твоего сына? Где он работает?

— На фабрике, там же, где Рабия. Механик. Комурчуев Жыргалбек. Там они и познакомились: ведь твоя дочь шьет одежду, а мой сын чинит испорченные машины. Твоя дочь, оказывается, нарочно ломает иглы, а мой сын нарочно приходит поправить… Оба улыбаются. Разговаривают, будто о деле, не подавая вида, что любят… А после работы не хотят разлучаться. Вместе проводят время, делаются душевно близкими… В конце концов решили стать мужем и женой. Вот так. Таким образом соединяют и нас. И теперь я отправляюсь к сватье просить прощения… Когда сын намекнул мне кое о чем, спрашиваю его: «Чья дочь?..» Отвечает: «Человека по имени Серкебай». Милый мой, говорю, оказывается, хорошее у него имя. Если дочь Серкебая, держи крепче, не отпускай. Если девушка станет отказывать тебе, будь настойчив до конца. Иди к ее отцу, иди к ее матери. Скажи, что ты сын Комурчу. Если спросят, какого Комурчу, то скажи, что все того же, прежнего Комурчу… Останься у них дома; если будут гнать, все равно не уходи! Я ему сказал — пусть сразу принимается делать что-нибудь по хозяйству, пусть крутится как веретено. Но не пришлось… Оказывается, дочь твоя умница… Раз уж вместе решили все — зачем же оттягивать, лучше жениться сразу. Правильно, Серкебай?

— Какой может быть разговор!

— Взять, к примеру, Санту, очень умная, получившая образование девушка, а замуж не вышла, пропустила время. Что же теперь? Очень плохо. Нет, сейчас еще ничего, а когда состарится — будет хуже…

— Она — дочь моей свояченицы…

— Ну пусть она дочь твоей свояченицы… Если не слепая, если не курносая, что за надобность оставаться одной? Хорошо, когда девушка вовремя выходит замуж. Засохший на ветке плод превращается в сухое повидло. Очень уж много таких, что, набирая знания, даже не заметили, как состарились. Много и среди мужчин, и среди женщин. Учиться, конечно, неплохо, но если будешь честно трудиться, то быстро достигнешь цели. Вот мы оба, чем мы хуже других, а, Серкебай? Ты учился?

— Заочно закончил техникум.

— А остался, как и прежде, угольщиком.

— Нет, ты не просто угольщик. Разве жизнь не дала тебе знаний?

— Правильно рассуждающий, самостоятельно думающий человек, если даже и будет сидеть дома, все равно насытится знаниями, будет откладывать в памяти. Не сможет отвертеться. Не так просты знания, получаемые по телевизору, по радио, из газет. И как воспитывать детей, и как приготовить пищу — все узнаешь, даже если не хочешь. Тут и знания из математики, тут иностранные языки. Попробуй-ка посидеть у экрана не шелохнувшись — прямо на дому окончишь университет. А если говорить серьезно, знания сейчас разбросаны везде. Собери — все в твоей воле. А того, кто не хочет овладеть знаниями, его хоть привяжи за колышек в институте — все равно убежит. Недавно иду я во Фрунзе по улице и вижу — вдруг двое молодых парней засмеялись, будто ни с того, ни с сего.

«Повтори, повтори! — попросил один. — Что идет, как ты сказал?»

«Я сказал — идут один ягненок, одна фляга кумыса, пятьсот рублей денег!» — отвечал второй, а сам кивнул головой, указывая на трех девушек, прошедших мимо.