«Глаза мои чуть не ослепли — столько лет высматривал я дорогу к тебе, язык мой чуть не прохудился — столько лет повторял одно свое пожелание: хотел увидеть тебя…» — Это слова Анарбека.

«Столько лет я встречала рассвет, не смыкая глаз, столько лет я ходила, подавленная ожиданием…» Это слова Анаргуль.

«Я тосковал без тебя, как луна тоскует по солнцу». Это слова Анарбека.

«Я тосковала без тебя, как весна тоскует без лета…» Это слова Анаргуль.

Восхищаясь Анарбеком и Анаргуль, остановился взлетевший в небо беркут, растаял ледник, веками не знавший движения. Взявшись за руки, они побежали по остриям скал и утесов, они полетели… их несли крылья любви… Вот они очутились на двух соседних утесах.

«Дай мне руку, о Анаргуль! Пусть мой утес устыдится, если не приблизится к твоему…»

«Возьми мою руку, о Анарбек, пусть мой утес устыдится, если разлучит нас, не сольется с твоим…»

«Я пламенею, я сгораю от твоего дыхания, Анаргуль!»

«Я сгораю под твоим взглядом, Анарбек!»

Они протянули друг другу руки — и утесы, где стояли Анарбек и Анаргуль, дрогнули, шевельнулись, сдвинулись вплотную, а в том месте, где они сомкнулись, поднялись два деревца: вишня и яблоня. Поднялись — равные и ростом, и красотой, а когда налетал ветер, склонялись друг к другу, ласково сплетая ветви. Из-под каждого деревца выбилось по роднику. Струи, словно две косы Анаргуль, играя, с камня на камень падали вниз. Брызги летели на камни, сверкали алмазами. Вода в родниках была белопенная; скала, по которой она струилась, сверкала под солнцем золотом и серебром. Все живое в природе исполнилось радости, все смотрело на родники с восхищением. Говорят, птицы слетались сюда, чтобы лишь намочить свои клювы; архары, бараны, косули бросались вниз по скале, чтобы насладиться одним лишь глотком родниковой воды; рыча, прибежали тигры, чтобы остудить свои огненные клыки; крадучись, подобрались волки, чтобы охладить свою злобу; черные индейки — улары, осторожничая, отправились к родникам, чтобы полежать на их берегу. Вытягиваясь и извиваясь, зашипели драконы, нависнув над камнем; поднялись, ревя, медведи; с высоты неба вниз бросили клик журавли; казалось, сюда, к родникам, к скале и утесу, собрался весь мир. Оказывается, здесь пробились родники любви. И каждый, кто желал, кто стремился к возлюбленной, глотнув воды волшебного родника, мог достичь, находил ее. Да, родник избавлял от тоски, открывал врата счастья. Если же кто не почтит родник, отнесется с пренебрежением, превратятся в черный камень не только его замыслы, но и он сам, несчастный…

Анарбек и Анаргуль, взявшись за руки, шли вдоль серебряного ручья, сверкающего, будто крылья беркута в небе; они щедро разбрасывали счастье вокруг себя, и соловьи, умолкшие было в печали, заливались сладостной трелью. Похожие, словно две капли воды, их сердца бились как будто одно, оба таяли в наслаждении.

День казался им короче мгновения — все быстро, все мало, куда делась разница между днем и ночью? Под ярким ли солнцем, под нежной луной родник любви не жалел своего света, сверкание его не ослабевало. Горы, долины наполнились смехом, наполнились молодостью, наполнились любовью, из каждого ущелья струились песни, точно бурливые реки. Незаметно для Анарбека и Анаргуль пролетели семь дней. Полные любви, они не чувствовали голода. Где остались их ружья? Забыли о них. Да что ружья — где остался весь остальной мир, забыли, не думали ни о чем… Если они ложились на камни, те становились мягкими, мягче пуха. Если ложились на лед, он таял, словно под лучами горячего солнца. Родник, из которого они пили, заводил веселую песню. Косогоры, по которым они шагали, покрывались мягкой травой. Прежде неприметное, тихое место наполнилось шумом, весельем и радостью — вот какова сила любви.

Нежно взявшись за руки, таяли от любви ступавшие не по земле, а по воздуху Анаргуль и Анарбек. Они излучали любовь, любовь светила подобно солнцу, камни горели, сверкали любовью, по ущельям, растаяв, струилась любовь. Все превратилось в любовь. Что осталось, что отвергло любовь? Смерть осталась, что, стиснув зубы, преследует по пятам… Осталась беда с черной душою…

Однажды утром они оба одновременно открыли глаза, оба снова смежили ресницы, и это было так хорошо… Они улыбнулись, они сквозь ресницы смотрели на солнце. Они помогли друг другу подняться, ласково протягивая руки. И первое слово, что было у них на устах:

«Люблю!»

«Пойдем полетим!»

«В высоту?»

«Да!»

«Пойдем поднимемся!»

«На высоту?»

«Да».

«У кого мы возьмем чистоту?»

«У воды».

«У кого мы возьмем силу?»

«У земли».

«У кого мы возьмем мудрость?»

«У народа».

«У кого мы возьмем любовь?»

«У солнца».

«Но посмотри, кто это летит, закрывая солнце?»

«Как будто сокол…»

«Почему он черный?»

«Потому что несет несчастье».

«Где наши ружья?»

«Не знаю».

«Надо найти поскорее ружья… Родник стал волноваться, сердиться. Видно, чувствует что-то злое».

Не успели они сказать — подлетел к роднику сокол, и был он чернее угля. Говорят, когда он опустился на берег и глотнул волшебной воды, от родника посыпались искры, — еще немного, и он превратился бы в пламя. А спустя небольшое время появился за соколом хан и его сорок джигитов, увешанные оружием. Говорят, они пустили своих коней по воде, разбрызгивая и топча этот чистый родник любви. Все живое кричало в страхе, утесы и скалы откликнулись эхом, некоторые низверглись, столбом поднялась пыль. Севший на черного жеребца, в черное платье одетый, так сказал хан Аюбаш:

«Я говорю один раз, что говорю, то и делаю. Выслушай, джигит, выслушай, красавица. Эй, джигит, если способен к борьбе, то выходи на поединок, а не способен — слушай мой приговор. Отвечай, джигит!»

«Я готов к поединку».

«Если владеешь саблей — секи, если владеешь ружьем — стреляй! Иначе я стану стрелять, я буду сечь!»

«Если считаешь себя мужчиной, дай мне взять в руки ружье, а потом начинай борьбу».

Не успел Анарбек сказать эти слова, как хан Аюбаш выстрелил ему в голову. Алая кровь залила лицо Анарбека. Анаргуль упала, потеряв сознание, упала рядом с Анарбеком, — подушкой ей стал белый камень, ложем стал склон высокой горы. В то же мгновение пересохли волшебные родники, тысячи птиц и зверей стали плакать навзрыд. А росшие рядом яблони и вишни превратились в каменные деревья. Видя все эти чудеса, совершавшиеся у него на глазах, рассердился хан Аюбаш. Он приказал своим верным джигитам срубить эти каменные деревья, однако у всех сорока недостало сил… выстояли деревца. Завернув помертвевшую Анаргуль в черные шелка, бросив на черного коня, через множество перевалов хан увез добычу к себе домой. Он заставил бить во все барабаны, а трубы, зурнай и дудки пели, пронизывая все кости. Так хан Аюбаш отпраздновал свадьбу, музыкой оглушал свою крепость. Когда же время перевалило за полночь, Аюбаш вступил в юрту, куда принесли Анаргуль. Но Анаргуль все еще не пришла в себя. Лежит — еле слышно ее дыхание, легче, мягче, нежнее шелка.

Погасили огни, наступила ночь. Ни единый человек не знал, что делается в юрте, куда вошел хан. Сколько дней пролетело с тех пор — никто не считал. Разве слуги решатся беспокоить владыку?

Но однажды приблизилась к юрте хана та безобразная колдунья, закричала сварливым голосом:

«Хан мой, слушай! Я сдержала свое слово, теперь ты сдержи обещанье!»

Тишина. Никто не ответил старухе. Не вытерпела — вступила в юрту — и видит: ни хана там нет, ни девушки нет, а лежит этот самый белоснежный каменный верблюжонок, под ним — кусок черного камня…

Вскоре после смерти Аюбаша сорок джигитов перебили друг друга, не умея разделить ханскую казну. А памятью о давних этих делах остался лежать каменный верблюжонок — Тайлак-таш.

Аруке слушала, не замечая дождя.

— Девичье сердце нежно… Когда мучают, когда совершают насилие — в глазах ее слезы, но сердце, наполненное любовью, нисколько не покоряется, скорей превращается в камень, который никогда не размокнет. Девушки, берите пример с любви Анаргуль, — так сказала она Рабии…