— Байбиче, никак у тебя зубы болят?
— С чего ж им болеть? Ты думаешь — все как у тебя, который вместе с мясом изжевал, источил свои зубы. Сиди лучше спокойно, не приглядывайся, как человек ест боорсаки.
Бурмакан недовольно сморщила нос, поглядела на своего старика искоса. Помрачнев, наклонила голову, хмуро уставилась на скатерть. Теперь она долго не отойдет. Когда случается подобное, Серкебай обычно старается загладить свою вину, тенью следует за Бурмакан, уговаривает, успокаивает жену, но та лишь еще больше сердится. А потом уходит куда-нибудь, и надолго, а когда возвращается — все уже давно позабыто. Но сейчас — сейчас кажется, что никогда не расправятся морщины на лбу Бурмакан, никогда не разойдутся черные тучи…
Аруке, заметив и поняв состояние Бурмакан, потупилась, помрачнела, казалась печальной.
«Бурмакан ревнует. Напрасно… Зачем мне ее Серкебай? Однако… Если бы я была на ее месте, как бы я поступила? Неужели тоже бы ревновала?» — спрашивала себя в душе Аруке и не могла ответить. Решила не думать об этом. Нужно постараться вести себя сдержанно в этом доме, — ведь это дом Серкебая и Бурмакан. Опустила глаза — не хотела, чтоб Бурмакан видела ее смущение…
Бурмакан поняла по-своему — как кокетство, предъявление прав на Серкебая.
— Почему ты не позаботишься о своей гостье, Серкебай? Приведи овцу, зарежь, не откладывая на вечер. Что это мы сидим вздыхаем да глотаем один пустой чай. Эта байбиче, я думаю, привыкла видеть не такое угощение в домах, где она бывала… — Сказав эти язвительные слова, Бурмакан отвернулась от гостьи.
— Пойду. Зарежу. Все будет готово вовремя.
— Конечно, если уж ради такой гостьи не заколешь, если ради старшей своей жены не заколешь… Рабия! Эй, Рабия!
Бурмакан, побелев, вылетела в переднюю комнату, зовя дочь и про себя проклиная мужа. Лицо Аруке растерянно сморщилось, однако постепенно она овладела собой.
Серкебай не сдался!
— Не обижайся, Бурмакан, что же делать, раз уж так было, раз была она когда-то моей женой. Судьба, она ведь что хочешь сотворит с человеком. Скажешь — жена, ладно — жена; скажешь гостья — и то верно: уважаемая гостья. Как ни скажи — все одно получается: есть у человека право на уважительное отношение в нашем доме. Раз уж мы были когда-то мужем и женой, раз уж дочь моя пригласила Аруке в гости, и если я при всем этом не смогу ее угостить, не смогу достойно принять, лучше не быть мне Серкебаем! Рабия, иди скажи сыну соседей, пусть приведет ягненка с белой отметиной на макушке, того, курдючного. Там два ягненка с белой отметиной, так пусть приведет курдючного, осеннего приплода.
Рабия смотрела на отца с удивлением. Никогда прежде не видела, не слышала она, чтобы говорил так решительно в присутствии матери. Да не только Рабия, и сама Бурмакан растерялась.
«Что будет, то будет, посижу терпеливо, посмотрю спокойно, чем все это закончится». Решив так, Аруке уселась поудобнее, положила в чай побольше сахару-навата и, неспешно покачивая пиалой, продолжила чаепитие.
Ее спокойствие было всеми замечено.
— Пейте на здоровье, чувствуйте себя свободно, как дома, — попросил Серкебай.
Услышав подобное, Бурмакан сжалась, точно пружина.
Серкебай, словно желая отдать дочери еще какие-то распоряжения по хозяйству, вышел из комнаты. Обе женщины — обе жены Серкебая, затаив дыхание, смотрели в противоположные стороны. Аруке обернулась к окну — дождь хлестал пуще прежнего, капли залетали в открытую форточку, на подоконнике собралась лужица.
Немного успокоившись, Бурмакан тоже бросила в свою пиалу два больших куска навата, сердито помешала ложечкой, стала пить большими глотками. Обеим женщинам, оказавшимся в одной комнате, конечно, не подобало ревновать одного старика. Обе это понимали — и не могли поступиться пустой обидой. Каждая желала отстоять свое достоинство.
— Бурмакан-байбиче, вы не думайте обо мне плохо… У меня нет никаких счетов ни с вами, ни с Серкебаем. Я вас не обвиняю ни в чем и в мыслях не держу нехорошего… Если вам неприятно мое присутствие, я лучше уеду…
Бурмакан испугалась, что с гостьей получается совсем неладно.
— Что это значит, милая, о каком отъезде вы говорите! Мой хозяин послал за ягненком, чтобы заколоть в вашу честь… Что означают ваши слова, милая? Придет Серкебай, спросит — что отвечу ему? Ведь он скажет, что я прогнала… Не приведи господь дожить до такого!
Однако поднявшись и выходя из комнаты, Бурмакан обернулась и посмотрела с неприязнью, как бы говоря: «Так вот она, оказывается, какая, эта прославившаяся Аруке. Ну, сиди, сиди в моем доме. Если сможешь, пересиди, выгони меня. Только не получится у тебя — и не пробуй! Если ты — Аруке, то я — Бурмакан!»
Бурмакан вышла во двор, Аруке осталась сидеть в одиночестве. Теперь она могла осмотреть комнату, где живет Серкебай. Ничего особенного не видно, ничего такого, что бы заинтересовало… Заметно, однако, что в комнате собраны вещи, сделанные руками Серкебая. Внимание Аруке привлекло пальто, висевшее на вбитом в стену длинном гвозде. Точнее, не само пальто, а вещица, приколотая в виде брошки на груди. Аруке даже вздрогнула, заметив вещицу, старательно начала вглядываться; мол, на самом деле такое чудо или только кажется ей? Не поленилась встать, подошла поближе, поправив очки, собралась рассмотреть получше, но тут в соседней комнате послышался голос Бурмакан, и Аруке сдержалась, отступила, села на место. И все-таки не могла отвести глаз… Предметом ее внимания был старинный серебряный треугольный амулет, — беременные женщины издавна пользовались такими, желая уберечь плод от злых духов… Когда Аруке рассматривала амулет со своего места, ей казалось — она узнает его… Однако ослабевшие глаза ее не могли хорошенько разглядеть его середину, а весь секрет заключался именно там…
Аруке не решалась даже поверить, что это тот самый…
Вернулась Бурмакан. Аруке хотела было спросить об амулете, но не решилась. Заговорила в растерянности совсем не о том, о чем собиралась.
— Напрасно вы все это затеваете… Зарежете овцу, а съем-то я всего с одного ребрышка — стоит ли беспокоиться…
— Зачем же вы так? Если уж Серкебай пригласил, неужто пожалеет заколоть одного ягненка… Я понимаю — конечно, соскучились друг без друга… Заночуете у нас… Сможете поговорить о былом, вспомнить прошедшее…
Бурмакан и не хотела бы обижать гостью, однако не могла совладать с собой. О чем бы ни начинала — любую речь заканчивала укоризной. Сколько ни старалась скрыть свои чувства — сдержать себя ей не удавалось. Аруке понимала ее состояние — и терпела, не хотела раздувать ссору. Если поднимешь скандал в чужом доме, то, как говорится, конь и собака станут поддерживать хозяина. Да, скорей бы вернулся Серкебай… А пока она решила разрядить обстановку, выйти во двор:
— Рабия, дочка, ваша собака не кусается? Проводи меня во двор, боюсь собаки, да и скользко по дождю…
Земля размокла от долгого дождя, ступишь — нога уходит будто в трясину. Льет, похоже, сильнее прежнего. Небо хмурое, в низких рваных тучах, — кажется, никогда уже не заиграет луч солнца. Когда случается такой дождь, киргизы говорят, что у неба прохудилась крыша.
Яблони, еще безлистые, стоят в саду, — будто олени подняли ветвистые рога. Облепиха вокруг огорода почернела под дождем, поникла. Равномерный шорох дождя — и вдруг над самой крышей дома родился ужасный грохот, а потом… потом словно низверглась гора, треснуло, раскололось, рухнуло на землю небо… Прогремев однажды, гром унялся, замолчал, однако чувствовалось, что снова сгущается, собирает силы, и, когда ударило еще раз — засверкало, прогремело, прокатилось по всей Чуйской долине. Земля, вода, поля, холмы, склоны гор — все онемело, все было оглушено. Опять блеснула молния. Не выдержав, испуганно залаяли собаки. Куда упала молния? Что случилось? Кто знает…
Рабия вышла под дождь — не испугалась. Холодные струйки стекали по ее темным волосам, омывали лицо, устремлялись к шее. Мелкие капли, поблескивая, задерживались на лбу, на щеках — похоже было на слезы. Тонкое бледное лицо Рабии, ее большие черные глаза, трепетные ноздри, маленькие яркие губы, густые темные брови — все красиво в ней, все интересно. Волосы разделены надвое пробором, гладко зачесаны и заплетены в косы. Когда идет по саду вдоль ряда яблонь, — украшает собою деревья, кажется ожившей яблонькой. Если бы поэт увидал ее в эту минуту!
