Серкебай не вытерпел. Он понял, что тот человек не уполномоченный, приехавший из города, а Прошлое. Вскипел от досады. Однако старался не наговорить лишнего. Направился прямо к трибуне, оттолкнул стоявшего там Серкебая, встал на его место и начал говорить:
— Где заведующая читальней? Опять не явилась? Ведь сельсовет решил временно закрыть!.. Что же это за человек, который не подчиняется? Эй, бригадир, почему не привел? Разве не дошло до сознания некоторых, что нужно за три дня закончить прореживание свеклы? Или у них притупились мозги? Я сам взял на себя пятьдесят соток. И детей у этой женщины нет. Что с ней станется, если три дня поработает вместе с другими? Пришла или нет? — рассердился Серкебай. Никогда председатель не повышал голоса, сидящие в зале посмотрели удивленно. — Когда строилась, была хорошей, старалась во всем угодить мне, выбирала самый лучший участок… а когда надо помочь колхозу — найди ее… А еще ест наш хлеб… Где, спрашиваю, эта самая молодка?
Из середины зала выплыла, будто пава, молодая женщина. Медленно направилась к трибуне. Не доходя до Серкебая, остановилась. Округлила губки.
— Я — избалованная…
— Пусть балуют тебя мать и отец. Колхоз не любит баловства.
Исчезла, словно пар.
— Здесь не производственное собрание. Серкебай, рассматривается твое дело. Оставь в покое молодку. Отвечай на мои вопросы, — заговорило Прошлое, размахивая рукой и указывая пальцем на Серкебая. Серкебай задохнулся. Он посмотрел в зал и увидел, что все хлопают в ладоши. Не понял, что случилось, растерялся…
— Батыркул виноват… Я не имел воли. Сильная кувалда и войлочный гвоздь в землю загонит… Что я мог сделать, привык подчиняться… Моя жизнь висела тогда на кончике его плетки, — стал оправдываться Серкебай.
Но Прошлое не приняло его слова:
— Ты был волен, твое звание — человек, и пел ты, оглушая горы… Умел петь, умел обмануть Аруке, умел похваляться, темной ночью с другими джигитами умел угнать из спящего аила табун кобылиц, — тогда сам черт был тебе не брат… А теперь, оставшись с Бурмакан, сделался безвольным? Кто была Бурмакан? Почему опускаешь голову? Эй, я спрашиваю тебя о Бурмакан! Пусть не дрожит твоя рука. Почему не дрожала тогда? Меня называют Прошлым, называют историей, потому что я не забываю и не прощаю. Попробуй только исказить меня, все равно тайное выплывет, люди узнают обман!
Прошлое говорило, не останавливаясь. У Серкебая, отравленного его речами, голова пошла кругом. В ушах зазвенело, глаза посоловели, похоже, не способен был ответить… Голос Прошлого становился все громче, яростнее, грознее, страшнее; не только у Серкебая — у всех сидящих в зале волосы поднялись дыбом. Закончило так:
— Пусть освободит место председателя! Найдутся другие — будут работать лучше. Как это вы с ним не можете распрощаться? Посмотрите, каким он стал!
Серкебай, тот самый, что многое пережил и перевидал на своем веку, что был покладист во всем, не ждал для себя слишком многого, никогда не привередничал, тот, что был молодцом, не однажды прошедшим в жизни сквозь частое сито, теперь, точно сухая былинка, бессильно колыхался на месте. Закружился в круговороте, запутался в сите жизни. И действительно, жизнь как сито: кружит человека, пропускает сквозь себя и хорошее, и плохое, просеивает, оценивает, отделяет… Проходит, проходит человек, но настанет время — и зацепится в одном каком-то глазке… Значит, запутался, ошибся. Значит, запетляла дорога жизни…
Сито жизни — суровое испытание. Никто и ничто не минует его — каждого заставит жизнь покрутиться в сите, да не каждого сито пропустит… Все живое на свете — от травы и букашек и до самого человека, — все живое, если в силах пройти, то проходит сквозь сито… Да, и трава борется за жизнь, стремится к свету, солнцу, просит влаги и пищи. Сильные, жизнеспособные, здоровые растения проходят сито, расцветают, разбрасывают семена, ожидают потомства…
Сито жизни — это борьба… каждую минуту, каждый час, каждый день — всю жизнь, до последнего дыхания, до последнего биения сердца… Само существование — это сито жизни. Через него проходят одиночки и целые семьи, обширные роды…
Сито жизни — это проверка силы и способностей, добра и зла, мечты и стремлений… Да, и мечту испытывает сито жизни. Значит, и мечта — это борьба, без мечты невозможна жизнь.
Иной человек и после смерти проходит еще через сито жизни, тайное, нераскрытое прежде вдруг выходит наружу, когда самого человека уже нет, и оживает в устах потомков…
Есть судьбы короткие, мимолетные; есть судьбы вечные. О мимолетных забывают скоро, о вечных каждое время судит по-своему. Однако сейчас — не о вечном, о Настоящем, в котором кроется Будущее, обо мне, о тебе, о Серкебае, о его днях, уже минувших и еще ожидающих его впереди.
Даже Прошлое проходит в Настоящем через сито жизни. Уже много лет Серкебай не встречался с Прошлым. Избегал этой встречи. Отрастил белейшую бороду, опасаясь столкнуться с ним. И вот разыскало… И даже во сне не отпускает…
Глаза Серкебая закрылись — и вновь открылись. Увидел, что в зале не осталось ни души, сцена превратилась в озеро. Озеро покрылось рябью, пошли белые барашки, а потом почернело, сделалось чернее угля. Казалось, что сразу тысяча драконов, извиваясь, устремились вверх, взвились, засвистели на разные голоса, брызнули ядом. Казалось, что горы становятся на дыбы, толкают друг друга и приходят в веселое возбуждение, слыша собственный грохот; казалось, что их унесет, смоет сейчас бешеный поток, искрошит в мелкие кусочки… Из-за взлохмаченных волн выглянуло то самое черное платье, его то заглатывало, рвало на части, то опять оно всплывало наверх, в одну минуту девятью девять раз падало, уходило, возвращалось, поднималось, скатывалось… Выползло на берег, превратилось в черную змею, слепленную из копоти, пошло извиваться по кочкам болота…
Пробираясь вдоль озера, он споткнулся обо что-то, выброшенное волной на берег, и полетел кувырком. Страшная черная ночь, и что-то будто хватает за ноги, сбивает на землю… Поднял, чтобы швырнуть обратно в озеро, — оказалось, таган-треножник… Да, много лет, а может, и веков пролежал он на дне озера, покрылся ржавчиной, превратился в камень, время изъело прежде гладкие бока… Таганы… котлы… глиняная посуда… много чего выбрасывало волной на берег… Кто не задумывался, взяв в руки осколок минувшей жизни? Благодаря таким находкам возрождались легенды прошедших веков, оживали вновь и вновь. Истории, которые рассказывают о Сон-Куле, тоже свидетельства ушедших времен… О-о, говорят, что в давнюю пору здесь не было никакого озера, а простиралась безмятежная, гладкая равнина, где ковыль поднимался выше пояса, а скот, пасшийся пять дней, уже чуть не лопался от жира. В летние месяцы сходилось сюда множество людей и пригоняли стада. Там, где сейчас середина озера, был, оказывается, родник. Из поколения в поколение, от отца к сыну, от матери к дочери передавались предания о нем. Люди считали родник святым. Вода в нем была безмерно прозрачной. Говорят, если девушки приходили сюда каждое утро и гляделись в зеркало родника, глаза их делались удивительно глубоки и прозрачны; у тех, кто мыл голову этой водой, волосы становились длинными и шелковистыми; жизнь человека, который трижды протирал глаза водой святого родника, продлевалась на три года, а если кто протирал свои глаза сто раз, то жизнь его удлинялась на сто лет. Родник снимал тяжелую ношу с горевавших, подбадривал их, слушал их песни; отведавшему его воды он прибавлял жизненных сил и изгонял болезни. Если к нему приходила излить свои мечты девушка, давал совет, очищал ее душу; если же приходили старики и пили чай, заваренный на его воде, то распрямлял их согнутые спины. Издалека прилетели к роднику лебеди, чтобы показать ему свою красу; проснувшись на рассвете, прибегали косули; приходили сюда волки, выплакивая себе прощение; переливаясь, будто ртуть, прибегали по камням, по пескам куницы, чтобы показать свое великолепие; говорят, появлялись и архары, подставляя свои засыхающие рога влажному дуновению, чтобы омолодить их; прилетал беркут окунуть плечо, чтобы летать как можно выше; наведывались барсы, подставляя струе родника пасть, чтобы еще крепче сделались их пылающие клыки. Тело того, кто купался в воде святого родника, лоснилось точно шелковое: сердце того, кто выпьет его воды, избавлялось от недугов. Если кто-нибудь из людей случайно засорял родник, то плакал, словно мать над больным ребенком; из засоренного родника поднималось длинное черное облако, достигало седьмого неба, а затем постепенно распространялось до горизонта. Становилось так темно, хоть глаз выколи, и два дня над людьми бушевала стихия. Поэтому каждый, кто говорил об озере, повторял одно и то же: держится родник в чистоте. Эти слова звучали как заклинание в каждом аиле, в каждой юрте.
