Вильдам смотрел на резвящихся в траве Андрея с Еленой и старался думать о них, как о детях, но у него плохо получалось. Тогда он отвернулся и попытался настроить себя на мысль, что она счастлива, и это главное. Как ни странно, это помогло, только не отпускавшая его душу тоска заставила его глубоко вздохнуть. Этот вздох не укрылся от Надежды, но она объяснила его себе иначе:

"Хороший человек, а так одинок. Вон, какую поездку для нас организовал. Ничего, Виля, возможно, скоро кончится твое одиночество..., и мое тоже..."

Когда шашлыки уже источали соблазнительный аромат, в миске остывала испеченная на костре картошка, огурцы и помидоры, крупно порезанные, нехотя отдавали свой сок лепешкам, на которых были разложены, солнце уже заходило. Южные сумерки короткие, а здесь в горах темнота наступала почти сразу, едва солнце пряталось за вершинами. Дневная духота быстро сменилась вечерней прохладой. Затрещали цикады, в траве кто-то завозился, зашуршал.

- Тут, наверно, змеи водятся, - с опаской придвигаясь ближе к костру, сказала Елена.

- Змей раньше не встречал, а вот ежа видел, - успокоил ее Вильдам.

- Ну, раз здесь ежи водятся, змей быть не должно, они их быстро выловят, - поддержал его Андрей.

По воле случая, Елена оказалась сидящей между мужчинами, а каждый из них готов был защищать ее не только от змей, но и от любого другого зверя, пусть и двуногого.

В небе уже зажглись огромные яркие звезды, весело потрескивали дрова в костре, тихо журчала вода. Сытная еда и терпкое вино возымели успокаивающее действие на желудки и весь организм отдыхающих. Елена потянулась за гитарой и протянула ее Вильдаму.

- Спойте.

Он молча взял гитару, посмотрел ей в глаза и запел:

- Милая моя, солнышко родное,

Где, в каких краях, встречусь я с тобою...

Потом они пели другие песни Визбора, песни Высоцкого, Никитина, Окуджавы...

Сидели долго, не обращая внимания на время, здесь, на природе, вдали от цивилизации, оно для них остановилось, были только горы, только звезды, только свет костра и ощущение единства душ, сидящих вокруг него людей. Первой задремала Надежда, положив голову на плечо Вильдама. Некоторое время он сидел, не шевелясь, боясь ее потревожить, потом бережно обнял, тихо проговорил:

- Надюша, пойдем, я постелю тебе в машине, там теплее и мошкара доставать не будет.

Она спросонок только кивнула в ответ, а пока Вильдам отводил и укладывал Надежду, Андрей с Еленой, молча, целовались.

- Аленушка, может, и мы пойдем спать, а то у меня что-то глаза совсем слипаются.

- Мне еще не хочется. Ты иди, я здесь еще посижу.

Ей было странно, обычно свежий воздух и вино действовали на нее, как снотворное, но сейчас ей совсем не хотелось спать: она готова была еще и еще слушать голос Вильдама, курить и смотреть на звезды. Она уже забыла свое беспокойство от его взгляда, он больше не смотрел на нее так.

Когда Вильдам вернулся к костру, Елена сидела одна и курила.

- А где Андрей?

- Его немножко разморило, он спать пошел, в палатку.

- А ты что не спишь?

- Что-то не хочется. Спойте что-нибудь еще.

- Во-первых, Елена, мы же договорились, говори мне "ты", а во-вторых, мы их не разбудим?

- Думаю, нет. Если уж здесь, сидя, они засыпали, то, наверняка, только головы приложили, как моментально уснули. Спой, пожалуйста.

- Тебе понравилось, как я пою? - спросил он, присаживаясь ближе к ней, ему захотелось обнять ее и прижать к себе, но он испугался самого себя.

- Да, очень. У тебя великолепный баритон, ты мог бы петь на сцене.

- Спасибо, - усмехнулся Вильдам, - но карьера артиста меня никогда не прельщала. Я пел для себя, для друзей, для самых близких мне людей.

При этих словах он посмотрел на нее, но Елена не увидела в его глазах той любви и нежности, которые там были. Он сидел, отвернувшись от костра, а ее, наоборот, слепил свет, иначе бы она поостереглась кокетничать с ним.

- А для меня ты споешь?

У Вильдама закружилась голова, потемнело в глазах, верный признак поднимающейся из глубины души сдерживаемой страсти. Он стиснул гитару, сглотнул комок, подкатившийся к горлу, и сказал тихим осипшим от волнения голосом:

- Для тебя я готов не только петь.

Елена все поняла, почувствовала тщетно скрываемое им возбуждение, и ей надо бы "сдать назад", но "как вожжа попала ей под хвост".

- А что еще? Танцевать? - спросила она с легким вызовом и томно посмотрела ему в глаза.

Глупая коварная девчонка! Что же ты наделала? Больше он не мог терпеть. Он отбросил гитару (хорошо, что она упала на траву, а не на камни, и только слегка брякнула), притянул Елену к себе и стал осыпать ее поцелуями. Сказать, что это было для нее неожиданностью? Так нет. Сказать, что это было ей неприятно? Тоже нет. Она не сопротивлялась, но и не отвечала ему взаимностью, просто позволяла себя целовать. На мгновение он оторвался от нее, сделав над собой огромное усилие, посмотрел ей в лицо, боясь прочитать на нем гнев и осуждение. Но в нее, как бес вселился.

- И это все, что ты можешь для меня сделать? - ровным голосом сказала она, прищурив черные от возбуждения глаза и слегка раздувая ноздри.

Теперь Вильдама было не остановить. Он впился в ее губы долгим поцелуем, крепко прижимая к себе. А затем встал, поднял ее на руки и понес к орешнику. Она удивилась: неужели он несет ее к машине, там же Надежда? Но он прошел мимо и донес ее до самой скалы, поставил на ноги, крепко стиснул руку и, раздвигая другой рукой ветки орешника, уверенно повел ее за собой вдоль стены. Она, молча, шла за ним. Протиснувшись в расщелину и оказавшись в кромешной тьме пещеры, она испугалась и вцепилась в его руку. Он щелкнул зажигалкой, обнял ее за плечи и повел дальше. Через несколько шагов она увидела впереди слабый свет, они вышли под звездное небо: вокруг поднимались почти отвесные черные стены, под ногами пружинил толстый слой мха. Вильдам потянул ее вниз. Его сильные властные руки, не встречая сопротивления, принялись поспешно раздевать ее, а бархатный голос звучал в самых ее ушах:

- Маленькая моя девочка! Милая, желанная моя! Хрупкий, нежный мой цветочек! Солнышко мое золотое!

А она подумала: "А Андрей ласковее и целуется нежнее... Андрей!.. Боже, что я делаю?!"

- Нет!

Она резко, рывком, со всей силой оттолкнула Вильдама и села, судорожно поправляя брюки и натягивая назад майку и свитерок. От неожиданности Вильдам откатился в сторону, приподнялся и посмотрел на нее непонимающими мутными глазами.

- Нет?

- Нет. Прости меня, прости! Я виновата, я не сдержалась, я перегнула палку. Прости меня! - она закрыла лицо руками и заплакала.

Вильдам пришел в себя, и плачущая Елена показалась ему маленькой, обиженной им девочкой. В нем проснулась отеческая жалость и нежность к ней. Он придвинулся, осторожно обнял ее за плечи. Она вздрогнула, он сразу убрал руки, но снова попытался еще бережнее обнять ее, она позволила. Тогда он заговорил:

- Это ты прости меня, маленькая моя. Это я не сдержался. Это я виноват. Виноват, что люблю тебя, что тоскую и бешусь без тебя, что вообразил, будто могу соперничать с молодым здоровым парнем...

- Не надо, Вильдам. Ты ни в чем не виноват, это я тебя спровоцировала. Прости меня, глупую заразу.

- Не говори так, - он прижал ладонь к ее губам, - никакая ты не глупая, тем более не зараза.

- Самая настоящая зараза!

- Хотя, может быть. Я уже второй, кто болен тобою, - попытался он пошутить. - А сколько в твоей жизни еще будет жертв...

Она криво улыбнулась.

- Вот видишь, я кругом виновата: и тебя спровоцировала и Андрею изменила.

- Ну-ну, прямо уж, изменила... как раз таки, нет. А то, что мы немного потеряли головы, ему не скажем. Пусть, это будет нашей тайной.

- Угу...