Вильдам вернулся через десять минут.
- Здесь много таких мест. А это ущелье наиболее известно потому, что оно самое первое от перевала, и есть въезд для машины. Но ребята хорошие, согласились перейти в другое ущелье, тут ниже, метрах в пятистах по дороге, - он присел, но гитару больше не взял. - Антракт. Пора браться за работу. Концерт продолжим вечером.
Вильдам принялся колдовать над мясом, а Андрей занялся костром, точнее, начал сооружать из камней мангал. Конечно же, женщины не могли сидеть, сложа руки: Надежда направилась в "поваренки" к Вильдаму, а Елена присоединилась к Андрею.
- А он, кажется, нравится матери, - сказал тихо Андрей, поглядывая в сторону Вильдама с Надеждой. - Алена, ты его лучше знаешь, расскажи мне о нем.
Елена рассказала Андрею все, что знала сама, а потом с беспокойством добавила:
- Я впервые вижу, что он пьет спиртное. Ты заметил, он даже в Пасху пил только минералку. А сегодня...
- Ну, что ты переживаешь. Ты сама сказала, что он тогда пил, потому что с женой разошелся, т.е. с горя, а сейчас ему весело, хорошо. Если он решил выпить, значит, чувствует в себе силы не вернуться к прежней привычке. Тем более у него теперь машина, а это ответственность. По нему видно, что он человек серьезный, несмотря, на его шуточки.
- Да. Ты прав, Андрюша. Хотя, вы - мужчины, несмотря на вашу силу, выдержку, отвагу, порой бываете такими слабыми.
- И в чем же, скажем, моя слабость?
Разговор получался серьезный, а Елене совсем не хотелось вести умные беседы: окружающая природа, тишина, выпитое вино совсем не располагали к таким темам, - потому она обхватила сидевшего на корточках Андрея сзади за шею и вкрадчиво прошептала ему на ухо:
- Твоя слабость - это я.
Он повернул к ней лицо, и их губы встретились. Но на корточках сидеть было неудобно, он покачнулся, и они упали на траву, хохоча на все ущелье.
Надежда обернулась, посмотрела на них с улыбкой и тихо сказала:
- Как я рада, что мой сын встретил такую девушку. Они прекрасная пара.
- Да, - только и произнес Вильдам, тоже повернувшись к молодой парочке, но так, чтоб Надежда не видела его лица.
Когда он впервые услышал, что Елена собралась замуж, он никак не отреагировал на эту новость, как будто речь шла о какой-то другой девушке. Но потом понял, что это был просто шок. Что греха таить, он частенько о ней думал одинокими холостяцкими вечерами, особенно после того, как умерла ее мать. Ему нравилась эта девчонка, но он и помыслить не мог о ней, как о женщине, с которой он мог быть вместе. Но когда она осиротела, в его душе появилось желание защитить ее, позаботиться о ней, и, сначала, он воспринял это желание, как отеческое, но в какой-то момент заметил, что думает о ней, как о женщине, и понял, что начинает влюбляться. Надо сказать, он боролся с этим чувством, особенно, узнав о ее предстоящем замужестве, но ничего не мог с собой поделать. Днем, на работе, общаясь с ней, он загонял свое чувство глубоко внутрь, порой сам верил, что справился с ним. Но долгие зимние вечера изводили его: любовь черной тоской поднималась из глубины души и, как зубная боль, не позволяла ему ни о чем другом думать, кроме нее. Потому, когда Елена напомнила о ремонте, он махнул рукой на свою напрасную борьбу и с головой окунулся в хлопоты, связанные с этим ремонтом. Это же все для нее, для его любимой девочки. Но, познакомившись с ее женихом, он снова ощутил удар. Как взрослый человек, сам имеющий дочь-подростка, он понимал, что Андрей хороший парень, а главное, любит ее, но влюбленный мужчина в нем никак не хотел с этим мириться. Сохраняя внешнее спокойствие и беззаботность, внутри он бесился, сознавая свое бессилие: все-таки, как соперник, Андрей был не шуточный. Но вдруг в Пасху он понял, как он может приблизиться к ней, естественно, не пугая своей навязчивостью. Надежда ему понравилась: она прекрасный собеседник, умна, образована, сдержана и внешне хороша. От ухаживания за ней он получал удовольствие, если бы не эта захватившая его страсть к Елене, он вполне мог всерьез увлечься Надеждой. Иногда ему было стыдно, что он использует ее, чтоб быть поближе к другой женщине, но страсть - штука коварная, она может сделать человека жестоким, заставить ходить по чужим головам, сердцам и судьбам. Она заставила мозг работать себе в угоду, чтоб все правильно рассчитать по времени и событиям. Порой она рвала сердце и душу Вильдама ревностью, заставляя представлять Елену в постели с Андреем. Страсть же учила хитрить, притворяясь равнодушным и спокойным, и только отчаянный стук влюбленного сердца и крови в висках могли выдать его, но их никто не слышал. Машину он хотел купить давно, но именно страсть подхлестнула его поторопиться с этой покупкой, она же подсказала мысль о загородной поездке. Мало кто знал, что густые заросли орешника в этом ущелье скрывают вход в небольшую пещеру, а из пещеры есть еще один выход в совсем небольшую котловинку, округлой формы, метров десять в диаметре с отвесными высокими стенами и ковром мха под ногами. Солнце добиралось до ее дна только на час-полтора в сутки, все остальное время там было сумрачно и прохладно. Эту котловинку он обнаружил совершенно случайно лет десять назад зимой, когда они с друзьями решили встретить Новый год в горах. Только зимой, когда орешник стоит без листьев, можно разглядеть трещину в скале, служащую входом в пещеру. Все остальное время листья плотно прикрывают ее от людских глаз. Вильдам еще не знал, как, но собирался заманить Елену туда, в эту котловинку. Он не знал - зачем. Изнасиловать ее он не смог бы и не хотел. Страсть - страстью, но он любил ее не просто животной любовью, он любил в ней человека, личность и надругаться над ней не мог ни при каких обстоятельствах. Но чувствовал, что должен остаться с ней наедине и открыть ей свою душу. У него совсем недавно появилась потребность обязательно открыться ей, хотя раньше он категорически отметал эту мысль. Там, на перевале, он еле-еле сдержался, когда почувствовал с криком Елены то же желание улететь, но только вместе с ней, у него даже закружилась голова, и потемнело в глазах. Впоследствии, вспоминая эту сцену, он думал, что, если бы не встретился с ней взглядом и не увидел в них испуг, он схватил бы ее и прыгнул вниз, в пропасть, так помутилось у него в голове. Но, придя в себя, он сам себе ужаснулся: до чего может довести его страсть, если дать ей волю! Об этом он думал все последующее время и, как будто просыпался от страшного и мучительного сна.
"Как я мог допустить довести себя до такого безрассудства? Я был готов убить ее, только не отдавать другому. Но причем здесь она? Она никогда не была моей и даже не догадывается о той буре чувств, которые меня захлестывают. Она - юное хрупкое создание, но уже умеющее по-настоящему любить. Невооруженным глазом видно, что она любит этого мальчика, и мальчик ее достоин. А моя черная зависть готова погубить их светлые чувства. Вилька, ты же сильный мужик! Не поддавайся этому дьяволу, сидящему в тебе, иначе ты перестанешь себя уважать и погубишь не только ее, но и себя. Вспомни, что говорила мать: "Запомни, Виля, любовь должна приносить только счастье той женщине, которую ты любишь, чтоб тебе не было стыдно впоследствии за боль, причиненную ей. А тебе будет стыдно".
Она говорила это, когда застала его, девятиклассника, яростно стучащим кулаками по подушке, потому что Наташка, в которую он был влюблен и которую уже не раз водил в кино и целовался с ней на последнем ряду темного зала, заявила ему, что он ей не интересен, и она будет встречаться с другим. Он тогда был готов ударить ее за эти слова, но не смог поднять на нее руку, только бросил ей в лицо: "Сука! Я убью тебя! И твоего хахаля тоже!" Горячая восточная кровь не раз подводила его в детстве и юности, пока он не научился усмирять ее. Как не любил он свою жену, как не ревновал ее, он никогда не говорил ей подобных слов, не поднял на нее руку. Но вот теперь, когда, казалось, он совсем остепенился, успокоился, помудрел, любовь к этой девочке, вновь всколыхнула его "тихую заводь чувств", заставила бурлить кровь, которая захлестывала разум, мутила рассудок. И вот теперь ему стало стыдно, хотя он еще ничего не сделал Елене, стыдно за свои черные мысли, за свою необузданную страсть.
