— Как ты можешь одновременно и любить его, и ему же завидовать? — Вообще-то я не собирался произносить это вслух, но что случилось, то случилось.

И Джаспер даже отвечает:

— Потому что иначе… я бы лишился всякого чувства собственного достоинства.

Полная бессмыслица, по-моему.

Мы спускаемся по узкой винтовой лестнице и сквозь крошечную дверь попадаем в Хогварц. Эта комната пусть не огромная, но она нехило так отделана дубовыми панелями, через потолок проходят контрфорсные арки, а все окна в витражах, словно мы в церкви. На столах расставлены лампы и свечи. Никакого другого освещения нет, поэтому еще бы чуть-чуть, и было бы мрачно, но так свет подрагивает, отражается от серебряных тарелок и приборов и превращает мрачное в магическое.

Мы вошли с дальнего конца возвышения в полу, и пока проходим дальше, остальные в комнате встают. От этого всего становится по правде страшно, и я прямо уверен, что сейчас упаду или сделаю еще что-нибудь не то, но нет, ничего такого, все нормально. Как только каждый нашел свое место — я, слава богу, надежно втиснут между Джаспером и Лори — президент стучит молотком по столу и выдает что-то на латыни.

Потом зал наполняет скрип кресел, и мы садимся.

У моего лица, наверное, странное выражение, потому что Джаспер успокаивающе похлопывает меня по руке:

— В следующий раз приезжай в воскресенье, тогда с галерки поют псалмы.

Не уверен, что хочу послушать псалмы с галерки — не исключено, что тогда мой мозг просто взорвется от объемов ненормальности — но так здорово, что Джаспер это произносит как само собой разумеющееся. Что я приеду еще.

Шерри сидит напротив нас рядом с каким-то мужчиной с темными глазами и сосредоточенным выражением лица, который представился настолько тихим голосом, что я его вообще не расслышал, и парнем помладше в реально дешевой мантии, который, судя по виду, в пипец каком ужасе от того, что пришел. Наверное, тихий — это какой-то библиотекарь, а перепуганный — кто-то вроде аспиранта.

Джаспер наливает нам воду. Передо мной стоят минимум три фужера, и я насчитываю четыре вилки, так что ужин обещает быть суперским. Даже хлеб выглядит очень аппетитно, и к нему полагается блюдце с кусочками масла в форме розочек.

Как я обожаю всю эту фигню.

— Спасибо, что взял меня, — шепчу я, нагнувшись к Лори. Он награждает меня, как выразился Джаспер, полным сентиментальщины взглядом и шепчет в ответ:

— Спасибо, что поехал.

Я замечаю неброскую карточку, спрятанную под канделябром, на которой, наверное, должно быть написано меню. Она отделана золотым по краям и увенчана гербом колледжа, как и вычурное приглашение Джаспера.

Пихаю локтем Лори:

— Слушай, ты только глянь. «Крем-суп из печеной тыквы с подрумяненными на огне тыквенными семечками и сметаной».

— И что?

— Что значит «что»? Разве у тебя не текут слюнки от одного названия?

Он оглядывает сидящих рядом с нами людей.

— Вообще-то я его кормлю, не подумайте.

— Эх ты, в предвкушении кроется часть наслаждения.

— В предвкушении еды?

— В предвкушении любых чувственных удовольствий, — вставляет, чуть ли не мурлыкая, Джаспер.

Напротив нас Шерри кашляет от попавшей не в то горло воды, и я мысленно показываю Джасперу оттопыренные большие пальцы, потому что это доказывает, что его мужика все же можно пронять.

Джаспер выцепляет меню у меня из пальцев и зачитывает его голосом, который я иначе, чем сексуальный, назвать не могу. Обещания опаленного корнуоллского сибаса, запеченного филе оленины и яблочного тарта с крошкой накрывают меня с головой, заставляя жаждать и подрагивать от нетерпения.

Да, я обжора. Мне просто та-ак нравится еда. Любая еда, если честно, лишь бы вкусная — даже самые простейшие блюда, вроде яичницы и кексов. Но иногда так приятно знать, что в ближайшем будущем тебя ждет пена из кальвадоса. Пусть я и не фанат пены в принципе. Иногда она выглядит так, будто ты исплевал всю тарелку. Это не дело.

— Как твое предвкушение, Тобермори?

Я кашляю в кулак.

— Доходит… до кондиции.

— И теперь вы понимаете, — улыбается нам Шерри, — почему у Джаспера есть собственная страница фанатов на Фейсбуке.

— Студенты, — пренебрежительно отмахивается Джаспер.

— Они его обожают. Обсуждают в Твиттере, в чем он сегодня одет и что говорит. У него даже есть свой хэштег.

Сперва кажется, что Шерри издевается, но потом я понимаю — нет. Ему нравится Джаспер. Вот нравится и все, безо всяких там усложнений. И тут мне становится немного грустно за них — казалось бы, уж тогда-то все должно просто взять и сложиться. Но не берет и не складывается.

А затем официант осторожно ставит передо мной крем-суп из печеной тыквы, который меня сразу приободряет. Недалекий я товарищ, чо. Суп отличный — густой, нежный, чуть пряный, и тыквенные семечки придают ему текстуру. Ням. Ам-ням-ням.

Разговор куда-то уплывает, пока я все внимание переключаю на еду. Кажется, сюда положили немного мускатного ореха. Ну, имбиря-то точно.

Когда я в следующий раз поднимаю голову, Джаспер изводит Перепуганного, ругая в своей изощренной манере кандидатов наук по философии, которые не приносят никакой пользы ни обществу, ни человечеству, ни университету, и, судя по выражению лица, Перепуганный уже мечтает утопиться в своем супе.

— А сам ты чем занимаешься, Джаспер? — спрашиваю я, пока уносят тарелки, чтобы спасти от него несчастного парня.

Он высокомерно вскидывает голову.

— Главным образом я работаю над историографическими рукописями эпохи Классического Средневековья на латыни, французском и английском. — Понятия не имею, что это все значит, но хмыкаю с умным видом. — Как и доктор Хантер, — добавляет он тихим натянутым голосом.

— Я пишу книгу о развитии национального самосознания англичан в Британии после великих географических открытий, — кивает Шерри.

— Книгу? — выдавливает Джаспер.

Мама временами устраивает вечеринки. Я знаю, что делать с такими разговорами.

— А вы? — поворачиваюсь я к Перепуганному.

Он что-то бормочет себе под нос.

— Что, еще раз?

— Я исследователь на отделении онкологии.

— В смысле… рака?

Он смотрит несчастным взглядом на приборы перед собой.

— Мы пытаемся лучше понять сопротивляемость опухолевых клеток на молекулярном уровне к лучевой терапии.

— Ух ты. Да-а, звучит очень бесполезно.

Лори и Шерри смеются, а Джаспер осушает целый бокал белого вина, который ему когда-то успели подать. А потом Лори практически набрасывается на Перепуганного, и они погружаются в крайне оживленный разговор о BKM120, перфузионной компьютерной томографии, 18F-чего-то и ПЭТ-КТ того-то. Джаспер и Шерри начинают обсуждать манускрипт из какого-то монастыря в Сент-Олбанс.

А я просто готовлю себя к опаленному корнуоллскому сибасу с крабами и кунжутным соусом.

О, да. Неси, детка.

Мне и правда не обидно, что меня не включают в разговор. Во-первых, еда тут заслуживает внимания, и потом я просто люблю спокойно погружаться в атмосферу. В зале шумно из-за окружающего нас дерева и стука тарелок и приборов, но в то же время обстановка кажется необычно задушевной: пузырьки разговоров в лужах туманного света свечей. Официанты, которых легко спутать с гостями, потому что они тоже одеты в черно-белое, лавируют из тени в тень и не дают опустеть бокалам.

Я весь забурился в оленину с беконом, капустой, каштанами и тыквенным пюре, когда вдруг понимаю, что Шерри обращается ко мне. Но оказывается, ему интересно, что сейчас делает моя мама, так что я рассказываю ему про выставку под заброшенным виадуком. Говорить про нее не так-то легко, потому что она называется …. В смысле, название самой выставки — это знак «…», просто и понятно, ага.

Что вообще-то гениально, наверное. Хотя я-то в этом ни хера не соображаю.

И тут по столу проходит такая волна. На нас оборачиваются, и я слышу мамино имя на губах незнакомых людей.

Блииин.