Но не сказывал ли я тебе несколько ранее, о благородный, о некоем стародавнем иудейском царе Шлеме, коего тебе на слуху не единожды приходилось иметь под прозванием Соломон, и коий прославился великой мудростию своею и предусмотрительностью необычайной? Тому есть многие и многие объяснения, частью совершенно фантастические и зело необыкновенные, будто бы, имея шестьсот жен, он пользовался их советами добрыми и напитанными вековым опытом разных народов, откуда его супруги многочисленные происхождение свое вели, но это кажется мне совершенно невероятным, ибо даже среди шестисот женщин мудрость появляется не чаще, чем совершенная жемчужина среди ракушек, то есть в числе окружавших Соломона женщин, вполне вероятно, ни одной воистину мудрой могло и не случиться, чему я бы и не удивился. Да и выслушать такое количество советчиц, из которых каждая вторая пытается перекрикнуть предстоящую, полагается мне делом невыполнимым из-за безумного крика, залу тронную Соломонову преполняющего, да еще и по причине того, что ни одна женщина ограничить свои словеса не в состоянии по причине женственного естества своего, то есть выслушивая жен, не осталось бы Соломону времени ни на какое другое дело, ни по государственным нуждам в смысле объявления кому войны или сбиранием податей в казну, или же в постройках государственных каналов или стен оборонных, или же в отправлении божественных служений, зане Соломон был не только царь, первый над иудеями, но также и первосвященник, старший над всем клиром, что также времени требовало и усилий его, да ведь и телесными потребностями не должно ему было пренебрегать, а известно нам, что Соломон многажды становился отцом сыновей и дщерей по очевидным причинам, неоспоримо свидетельствующим об общении с супругами своими не только по делам, требующим совета. Того помимо, известно же нам и о Соломоновых пирах, и об участии его в празднествах великих, так что сам рассуди, не мог он пользоваться советами жен, и уж всяко не мог выслушивать их советы по любому и каждому вопросу бытия и жизневодительства. Иные же прочие считают, что Соломон снискал глубокое расположение у почитаемого иудеями божества, которое якобы один в троех лицах сосуществует, но и это не кажется мне истинным, даже без внимания к нелепицам, бога облыжно живописующим, но потому, что нет такого божественного создания, которое на себя ответственность за все тщетные дела людские на себя перелагает, свободы воли человека лишая. Другие же источники говорят, будто Соломон имел глубокую ученость, в разных местах и от разных людей полученную, и был он первый в этой учености, потому что памятью крепкой обладал, и острым умом, и не считал зазорным выслушать чужое мнение, хотя поступал при этом лишь свои разумением и нуждами государства руководствуясь. И в мудрость великую, этому древнему царю присущую по человеческим законам, а отнюдь не сверхъестественным, скорее готов поверить я, нежели во что другое. Скажу же тебе, имел означенный царь Соломон потребность в мудрости изначально и предпринимал он усилия немалые, дабы мудрость свою углубить, усилить и распространить на другие сферы, о которых ранее ему размышлять не приходилось, и цель такую преследуя, имел он обыкновение составлять беседы с разными людьми, которые интерес в нем вызывали и подавали неожиданное и изящное решение некоего загадочного случая или житейской ситуации, со спорами или трагедиями сопряженной. И вот, сказывают, однажды Соломон по своему обыкновению беседовал с мастером-ювелиром, в своем мастерстве зело умудренном, причем разговор у них касался свойств и полезности разных каменьев драгоценных и металлов благородных, в котором предмете мастер великую сноровку и глубину понимания явил. Мастер, понятное дело, пытался снискать расположения царского, что помимо уважения гарантировало ему дорогие заказы и прибыль в мошне. Соломон же, чувства и намерения мастера читая в его душе, как в открытой книге, сказал ему: "О благородный мастер, а не распространится ли твое изумительное искусство от ремесленнического дела, в которым ты докой обнаружился, в сферы иные, что придаст изделиям твоим смысл философический и силу необычайную?" И мастер ответствовал: "Неисповедимы слова твои, о царь, объясни мне намерение свое словами, которые я способен осознать". И царь сказал: "Изготовь мне перстень, царского звания достойный, и укрась его надписью словами арамейскими, чтобы такие слова были бальзамом душе моей, и чтобы во дни радости они душу мне печалили, а во дни горя - веселили, и награда моя тебе царскою будет". Говорит же хроника, что мастеровой был озадачен и несколько времени размышлял над царским приказом, а потом в назначенное время пришел к Соломону и подал ему с великим уважением перстень изысканной работы, с камнями, пристойными носить царю, а надпись была сокрыта изнутри перстня и наяву не красовалась. Соломон же, взяв перстень, в первую голову потребовал осмотреть надпись и прочесть ее смысл, и увидел он, что письмена гласят три кратких слова всего, вмещающих океан мудрости, от которых веселой душе взгрустнется, а печальная душа взвеселится, и слова эти таковы есть: "И это пройдет". Обрадовался же тогда Соломон великой радостью и вознаградил мастера царскими наградами, и сделал тот перстень своим любимым, и не расставался с ним никогда, находя в нем и утешение, и наслаждение.

Я же, в превратностях судьбы пребывая с людьми своими и с имуществом своим, имел мудрость обратиться мысленно к истории царя Соломона и его изумительного перстня, и в минуты самого сурового испытания говорил себе: "И это пройдет", утешение в том находя, и более всего переживал, что рев бури и свист песка не давали мне обратиться с этими же словами к людям моим, поелику услышать меня они не могли. Истинно говорю, ужасные часы пережили мы до той поры, когда показалось нам, что натиск урагана, подобный нападению бесчисленных безжалостных монгольских варварских степняков, супротив которых бессильны и Великие стены, ханями на границах обширного своего государства построенные, и бесконечные пространства северных равнин, и многие сильные армии, и лишения голодом и холодом навеваемые, заметили мы, что ветры ураганные будто бы стали силу свою умеривать, а песок, утратив опору в их бешенстве, пал на землю и затих там замертво, но долго еще в это счастие поверить не могли, опасаясь, как бы заново натиск бури не накликать. Однако же "и это прошло", и в назначенное судьбою время стихия улеглась, но за время буйства урагана наступило время ночное с его беспросветной теменью, так что продолжать движение каравану не имелось никакой возможности, и мы были принуждены обстоятельствами пребывать в том же самом месте, где нас застиг ураган, и практически в том же самом положении в ожидании просветления, и лишь вполголоса переговаривались, так что я мог несколькими словами высказать слова утешения своим людям, хотя и не могу заявить с уверенностью, что все они могли мои слова расслышать и воспринять вследствие пережитого ужаса. Наутро же, едва сумерки рассеялись и стало возможным различить приметы окрест, я приказал готовиться к продолжению пути, ибо меня уже снедало беспокойство за людей, оставленных нами в становище, ведь им-то помощи ждать было неоткого. По воле моей люди стали снимать путы с ослов, развязывать им морды и с возможным тщанием очищать от набившегося песка уши и ноздри животных, готовили хурджины и вьюки, а я наскоро осмотрел состояние собак и нашел его удовлетворительным сообразно обстоятельствам, а также решил осмотреть и лично удостовериться в надлежащей подготовленности людей к дороге. Так, я велел задать ослам весь оставшийся у нас корм, а также разделить остатки пищи между всеми людьми, и вот, когда я ходил меж ними, показалось мне, что людей моих недостает, и я нашел, что женщина Голда отсутствует незнамо где. И я справился у Мудрейшей:

- Скажи мне, где наша Голда и что сталось с нею?