Несмотря на совершенно исключительные обстоятельства и все случившееся с нами, время текло своим чередом, как текут реки, остановить которые не под силу слабым рукам человеческим, и в положенное время наступила ночь, и занятия, дозволенные днем, сменили обязанности вечерние, а там темнота уравняла всех в единстве сновидений, кроме, конечно, часовых стражников да сторожевых псов, которые спят, когда придется, и большей частью в то время, когда прочие люди заняты своими обычными делами. Достойна сожаления доля того, кто вынужден жить не так, как способны жить прочие люди, не по своим собственным побуждениям, а единственно подчиняясь воле, извне приходящей!

2

Ночь наша в оазисе Данданкан прошла спокойно, если не считать обычных в путешествии стонов дремлющих верблюдов, лягания ослов у коновязи, храпа утомившихся за длинный тяжелый жаркий дневной переход по пустыне караванщиков. Обычной была и эта ночь, хотя холодный свет звезды Мицар отражался не только в глазах смотрящего на нее, но и в глади водоема, поблизости от которого расположился спящий караван. Никто не побеспокоил нашего сна, никого из обитателей оазиса, кроме странника, мы так и не увидели в тот памятный день. А странник незаметно исчез, и никто из наших людей и не увидел, куда и когда он скрылся. О его действительном существовании свидетельствовали лишь сторожевые собаки старинной пустынной породы, название которой ныне забыто за древностью лет, охранявшие караван в том путешествии. Они беспокойно обнюхивали место, где пребывал странник, скребли когтями камень, которым была вымощена площадь, и тревожно поглядывали вверх, на стену не то дома, не то дворика, из чего псовый вожатый заключил, что странник неким способом переместился через стену, но природа этого способа и как именно странник смог его употребить для своего трюка незаметно для наблюдателей, так и остались неизвестными.

Ничем не обеспокоил нашего ночного отдыха и проводник, пострадавший по неизвестной нам до поры причине. Он неподвижно лежал, укрытый с головой стеганым халатом - его походным одеянием, и лишь мягкие сапоги выглядывали из-под него. Не берусь утверждать, но мне показалось, что проводник ни разу не пошевелился на протяжении длинной аравийской ночи, не слыхал я также его дыхания, будто лежал не живой Абу, а мертвое его тело, расставшееся с бессмертной душою и ожидающее неизбежного перехода в тлен. Но собаки не беспокоились, чего они не преминули бы, когда б имелся меж нами покойный, хотя и новопреставленный, а поелику собаки, в отличие от изворотливого человека, лгать и притворяться не способны по природе своей, наделившей их звериной силой, яростной злостью и устроившей естество их наивно-простодушным для уравновешивания прочих иных качеств. Никто из нас, включая самых темных и суеверных андализейцев, не ведающих даже о наличии причины и следствия в каждом проявлении человеческой воли или природной стихии, не подумали обеспокоиться судьбою бедного проводника, возложив все на волю провидения и счастливой доли пострадавшего, если таковая у него наличествовала, а ежели нет, помочь ему все равно нечем было. Позже, когда прояснилась причина Абусирова уныния и объявились причины столь страшного угнетения его духа, открылось нам, что ничего не дано было нам ни исцеляющей мудростью величайшего Ибн-Сины, ни силами могущественнейших талисманов, ни шаманскими заговорами, зашитыми по обычаю в обшлаги штанов и в подошвы сапог, ни советами ученейших мюридов, для облегчения его боли и смятения, ибо боль души врачует лишь время одно, да и оно не всемогуще и часто лишь облегчает без излечения, а прочие средства, из которых самое сильное - курдистанский черный опий в виде сиккатива регулярно употребляемый, давая временное забвение истомленной душе навсегда погубляет телесную оболочку страждущего и приводит к концу печальному и неизбежному, как неизбежна смена весны летом, а осени - зимою.

Люди караванные спали, как и положено в пустыне на биваке в неизвестном, хотя до времени благоприятствовавшем нам, месте, то есть: не снимая сапог, не расстегивая халатов, дозволялось лишь снять тюбетейки и покрыть ими лица, чтобы ночные кровососы не нападали на усталых путников, да распустить несколько пояса, однако снимать их и в сторону откладывать уже возбранялось, так как при неожиданном нападении человек со сна склонен запутаться в собственных одеждах и стать легкой добычею налетчиков. Кинжалы было велено из ножен вынуть и под правой рукой держать на случай надобности, а которые левшами уродились, каковых в караване насчитывалось не менее шести персон, тем велели положить клинок под левую руку, а паче случится налет, так под ногами не болтаться, ибо известно, леворукие на ступень ближе к нечистому, нежели все прочие, поскольку левая рука от дьявола, и хорошо весьма, если при рождении такого ребенка его темная половина оказывалась слабой, каким-нибудь мелким дэвом руководствуемой, который способен разве что не ко времени глаза песком запорошить, а не самим Дэв-багатуром, потому что тогда рождались самые злодейские злодеи отвратительного нрава и безо всякого чинопочитания, для которых употребить кости родного отца на мундштуки для кальяна - прегрешение из наиневиннейших. Мой же узорчатый дамасский клинок, украшенный насеченной золотом почитаемого там пророка Магомета мыслью о том, что нет Бога превыше Аллаха (ал Алла инш Алла), в чем он, впрочем, заблуждается, по примеру всего прочего оружия каравана, покинул свои ножны, выделанные из подвергнутой дублению в тридцати семи травах кожи удивительного зверя, носящего имя одного из низвергнутых в преисподнюю, а именно - Бафомета, и торговец редкостями даже осмеливался утверждать, будто не зверя по имени Бафомет, а самого нечистого кожа употреблена на выделку ножен, отчего они приобрели совершенно удивительные таинственные свойства, коих я, однако, не заметил, также провел ночь обнаженным, прикасаясь к моей руке в готовности пресечь недостойную жизнь какого-либо варвара, неразумно осмелившегося нарушить покой нашего ночного отдохновения.

На рассвете, который в пустыне всегда происходит стремительно, караванщики очнулись ото сна и принялись заниматься своими обычными обязанностями - невольники готовили кострища из малого количества саксаульного хвороста и много больших количеств кизяка, стремясь соблюдать выработанную веками кочевой жизни лучшую пропорцию из кизяка верблюжьего и ослиного, говорят, для наилучшего горения к трем частям верблюжьих отходов следует добавлять не более одной ослиных и крайне желательно добавить одну часть конских, но сей возможности мы были изначально лишены, ибо в этом, крайне тяжелом и длительном путешествии не могли иметь при себе лошадей, так как в местностях, по которым мы были принуждены передвигаться, не имелось в достатке ни корма, лошадям подходящего, ни воды, без чего лошади не могут существовать в течение сколько-нибудь значительного времени. Обращаться же к насельникам оазиса за столь малой надобностью, как дрова очажные, без которой возможно обойтись людям, привычным к лишениям ради достижения великой цели, сочли мы неразумным и преждевременным, и обошлись своими силами и собственными припасами. Люди свободного звания, но низкого и неблагородного происхождения, имели в походных обязанностях приготовление пищи и напитков, к чему они и приступили с обычным для них рвением, устраивая блюда соответственно званию наделяемых пищей. К слову заметить, в этом караване по моему настоянию даже пищу для невольников готовили свободные караванщики, потому как по моему наблюдению свободные относятся к сохранению крайне ограниченных наших походных припасов куда рачительнее, нежели самый прилежный из невольников. И, уяснив глубину моих мыслей и оценив предвидение, до которого подняться им не дано, свободные караванщики уже никогда более не восставали против "прислуживания невольникам", как они смели называть это ранее. Самых же неуступчивых вразумили семихвостые кнуты охранников моего кортежа.