Сколько он видел и слышал, знает сколько! Только вот молчит, не говорит. Низ – каменный, верх – деревянный. Дом Бычковых. Возраст у дома почтенный – сто тридцать лет. В нём складывалась написанная мною ранее сага о роде Бычковых – для старой Лопасни характерная семейная история.

Дом построил в 1885 году мой прадед Сергей Алексеевич Бычков, как теперь бы определили его социальный статус – представитель малого бизнеса. Он держал извоз – по-нынешнему транспортную контору. Существенных доходов лошадиное дело, не приносило, а честолюбие у Сергея Алексеевича было ой! Ещё какое!

Дом Бычковых

Извоз всё-таки дело перспективное, полагал прадед и тянулся изо всех сил вверх. Конечно, у него не столь внушительная внешность; не то, что у того рыжего богатыря Толоконникова из Угрюмова Лопасненской волости, что угодил в Петербург, и стал кучером императора Александра III, которому служил верой и правдой. Однако не всем императоров в золотой карете возить!

Сергей Алексеевич Бычков. От него род лопасненских Бычковых пошёл

Выполняя заказы лопасненских купцов-предпринимателей, Сергей Алексеевич Бычков, будучи человеком жениховского возраста, не желал поверять на себе до старости справедливость пословицы – и в раю жить тошно одному, приглядел невесту с приданым, которое, как он полагал, само в руки ему идёт. Отец невесты – лесоторговец. Стало быть, следует ожидать, что приданое будет в виде леса на постройку дома для молодых, а это обеспечит всё его будущее. Ан нет! Купчина ограничился вещевым приданым, понимая, что сама невеста – редкостный бриллиант. Матрёна Дмитриевна – красавица, умница, а отдает он её в жёны неказистому, тороватому, расчетливому и нахрапистому мелкому предпринимателю. Видать, сваты сумели пыль в глаза пустить бегичевскому толстосуму, до Лопасни-то от Бегичева два десятка вёрст – ври сваха вволю! Что собой представлял жених, если говорить о сущности и наружности Сергея Алексеевича? Невысокий, прыткий, расторопный и сообразительный. Пара, право, забавная: у Матрёны Дмитриевны, когда они стояли рядом начинающая лысеть макушка Сергея торчала на уровне её подмышки. Она снисходила, гладила темечко мужа. Он, будто опасаясь ласки молодой жены, ёрничая, шутил:

– Голову любят, а волосы дерут.

Отец, Александр Иванович Бычков, рассказывал, что слышал об их нескладных отношениях от бабушки Матрёны.

Говорила Матрёна Дмитриевна так:

– Дед твой меня не любил, да и я тоже терпела его с трудом. Злыдень, что иное скажешь. Бывало подходит к построенному им дому Сергей Алексеевич, дед твой, и все собаки и куры бросаются в разные стороны от его крика и шума.

Добрая, красивая, со склонностью к дородности, сильная, терпеливая необычайно, Матрёна порой взглядывала на мужа, как смотрят большие люди на малорослых – снисходительно. Это его заводило либо на любовь, либо на битьё. Высокая, статная, в чёрном шёлковом платье, на пышные плечи накинута гипюровая шаль: на диво хороша Матрёна Дмитриевна! А его от этого злость берёт. Поведёт она плечом – ему мнится, будто она кого к себе манит, и он тотчас съездит ей кулаком по шее, причёску испортит. И пошёл, и пошёл на неё наскакивать с кулаками. Недоумение и сарказм вызывает поговорка: «Бьёт – значит любит». А супружеский долг – дело святое! В этом неладном супружестве нажили они семерых детей!

– Ну, что ты, Серёжа, разошёлся: бьёшь и бьёшь?! Все руки себе отбил, дурачок.

Начало этому битью было положено, когда они ещё были молодожёнами. Бил он молодую, понуждая идти к её родному батюшке и просить денег на строительство дома. Дескать, прибавления в семействе ждём, первенца – сына. Откуда он знал, что родится сын?!

Сергей Алексеевич и Матрёна Дмитриевна с дочкой Маней

Матрёна, которая была на сносях, никак не могла позволить себе прийти в отчий дом попрошайкой. Тогда Сергей надумал сломить её волю ямщицким манером. В зимнюю пору Сергей с Матрёной проезжали мимо дома её родителей. Муж, выпихнув из саней беременную жену в снег, перепоясал её со злобой кнутом и приказал:

– Иди к отцу, проси помочь с домом; пусть денег даст и лесу. Без денег не возвращайся!

Да убоится жена мужа, так было в ту пору. Матрёна вернулась к злыдню-мужу на следующий день, молча передала завёрнутые в платок восемь сторублёвых ассигнаций. Произнесла только два слова: «Лес даст». Дом в один сезон построен был. Горя в новом доме было куда больше, чем семейного счастья.

По словам Матрёны Дмитриевны, дед был небольшого роста, энергичный, подвижный, страсть шумливый. Занимаясь извозом, имел пару кляч, доставлял различные материалы со станции Лопасня или из Серпухова главным образом на текстильную фабрику Медведевых в селе Венюково. Есть основания предположить, что извозом мой прадед начал заниматься в Серпухове, откуда и появился в данном образе в Лопасне, доставляя грузы из пакгаузов железнодорожной станции Серпухов Медведевым и другим заказчикам.

Прадед мой не так уж и дурён при всём его своенравии: надрывая невеликие силы свои (умер в сорок два года!), норовил выйти в люди. Как он эту задачу понимал? «Не я, – рассуждал Сергей Алексеевич, – так дети мои, внуки и правнуки достигнут высот в общественном положении». Здраво, мудро рассуждал! Строил двухэтажный дом, полагая: с этой «кочки» подалее, чем из избы о трёх оконцах, видать!

За годы супружества Сергей и Матрёна нажили семерых детей: двух девочек – Сашу и Дуню, мальчиков – Колю, Ваню, Сашу, ещё одну дочь Маню и последыша Митю, 1902 года рождения! Что же из них вышло на поверку?

Первые по годам рождения две особы женского рода в мать пошли – жили благопристойно, семейно, тихо, воды не замутив. У тёти Дуни было единственное дитё – дочь Серафима, многие годы работавшая на радость всем лопасненцам в единственном на двухтысячеголовое население райцентра книжном магазине. Как раз через неё Бычковы узнали, что такое подписные издания, модные новинки, литературная классика. Её заботами всё это оказывалось в нашем доме, помогало растить начитанных детей.

Тётя Саша – отрезанный ломоть: на особинку жила в Москве, в Лопасню не приезжала.

Что скажу между строк, пост фактум? Что являло собой генетическое производство (извините, происхождение) эта комбинация из семи персон. Гадать не приходится насчет первой дочери – явно в мать, добротна и покладиста (ах, если бы нашлись её потомки среди самых, что ни на есть коренных жителей сегодняшней Москвы – было бы чем подивиться, полюбоваться, погордиться. В этом не сомневаюсь. Несомненно, видна будет хорошая порода. Тож бабушка Дýша (Евдокию Сергеевну я помню хорошо, но лишь в почтенных годах, старушкой – милая, ласковая, несказанно добрая, заботливая, энергичная, тихая, воды не замутит, росточка небольшого – в отца, а статью в Матрёну Дмитриевну).

«Внучёк, пойдём в гости к бабушке Дýше», – именно так Анна Игнатьевна готовила меня к «обвалу» гостеприимства и на без того заласканного бабкой и тёткой-крёстной Соней мальца: «Терпи, казак!» Терпел. И вот спустя 80 лет с искренней сердечностью переживаю вновь несказанную теплоту. Словно Бог тебе в ухо шепчет, голосом Бабы Дýши: «Касатик! Касатик!» – ласково шептала, целуя меня в стриженную макушку, бабушка.

Как тут ещё и ещё раз не обольститься пластичностью, точностью, выразительной силой русского языка. Не обратишься к этой забывшей свои года женщине, говорящей будто ангел Божий – певуче, напоминающей мне внешностью и говором Александру Пахмутову: строго – Евдокия, фамильярно – Дуня, языком коммунальной квартиры Дунька, Дуська, чрезмерно-сентиментально Душечка, а по жизни только так – Дýша!