- Помнишь, я говорила тебе, что устраиваюсь на работу? Мне дали два выходных, но завтра придётся возвращаться, а я, – зябко, будто от холода, передёргивает плечами, – не хочу. Понимаешь… – делая глубокий вдох, собирается с силами. – Я человека пристрелила.

Молчу, паркуя байк возле на вид недешёвых тачек здешних тусовщиков.

- И? – лаконично интересуюсь. – Совсем с концами или просто ранила?

- Ранила, но это была самооборона. Он на меня с ножом кинулся, знаешь, как я струсила. Зажал меня в углу, ты не представляешь, как страшно. Убежать некуда – ни окон, ни дверей, – ощутимо вздрагивает. – Потом смотрю, ствол чей-то на тумбочке – наверно, кто-то из его дружков забыл – мы-то в его хате сидели. Я за него, как за спасательный круг ухватилась, пригрозила, типа, если не отойдёшь – пристрелю. Он – ноль реакции.

- Так он бухой был или просто дурной? – спрашиваю, когда подходим к дверям.

Возле них стоит типичный мордоворот – сканирует нас придирчивым взглядом, но пропускает.

Здесь вход дорогой, но это меня мало заботит: плачу за себя и Шурика разом. В обычном случае она бы возразила, но сейчас задумчиво молчит.

- По-моему, он чего-то накурился или нанюхался. Может, даже вколол. Когда я пришла, он уже был под кайфом и, кажется, – снова нервное передёргивание плеч, – меня даже не узнал.

Отдавая вещи в гардероб, заходим в шумный и какой-то мутный зал, где нужно во всю глотку перекрикивать пульсирующую в барабанных перепонках музыку. Ди-джей отрывается вовсю.

Людей в клубе немного: наверное, мордоворот пропускает далеко не каждого, но народа хватает.

Мы сразу заказываем по бокалу странной синей шипящей жидкости, и пока её готовят, Шурик для лучшей слышимости наклоняется к моему уху:

- Я не знала, что там пуля и что он вообще рабочий. Просто когда он шаг сделал – сердце так стучало, думала, выскочит – это от нервов я выстрелила. Пальцы дрогнули, – и всё это лихорадочным полушёпотом. – Я сама, когда выстрелила – испугалась и сбежала. Как попала домой – не помню. Только в зеркало посмотрела – лицо белое, как простыня, и ствол в руках. Ты не представляешь, как я потом вспоминала, не увидел ли меня кто-то из легавых или, мля, добропорядочных граждан. Это сейчас понимаю, что даже если бы увидели, подумали бы, что игрушка, а тогда…

Нам принесли по коктейлю, и она сделала большой глоток. На секунду оторопело замерла: напиток-то, по-видимому, ядрёный, но затем снова наклонилась:

- Думала, скорую вызвать, но хватило мозгов додуматься, что ничего хорошего не выйдет: медики ж обязательно в ментовку доложат, типа у нас окоселый нарк с огнестрелом в ногу. Неизвестно, кому из нас от этого хуже бы вышло. У меня телефон был одного из его дружков – я ему позвонила. Он, конечно, матерился, но пообещал разобраться. А я струсила, поменялась с девчонками сменой…

- И рванула ко мне, – доканчиваю. Кивает, делая ещё один, более осторожный глоток. После некоторого осмысления сложившейся ситуации, всё же спрашиваю: – Так в чём трабл?

Она скосила на меня тускло-синие глаза и тяжело вздохнула.

Музыка продолжала громыхать, но это совсем не раздражало. Для завсегдатаев ночных клубов она постепенно становится обычным звуковым фоном.

- Тебе не понять. Я без него жить не хочу.

Ну вот, я так и знал.

Шурик вечно влюбляется не в тех: то в алкоголика, то в нарка, то в дилера, то в какого-нибудь типа, так или иначе связанного с криминалом. И каждый раз она твердит, что вот он – единственный и неповторимый, вот он – её мечта, её идеал и так далее по списку. А потом спрашиваешь её через пару недель: «Ну и где он, твой хвалёный хахаль?» и получаешь в ответ что-то типа: «Любовь прошла – завяли помидоры. Он оказался не таким, как я думала».

Правда, застрелить она ещё никого не пыталась.

- Да ну? И это повод для самоубийства? Если бы знал, что всё обойдётся так легко, не стал бы нервничать.

Впрочем, если у неё очередной залёт, не стоит удивляться.

- Нервничать? – Шурик фырчит, скептически усмехаясь. – Да ты спокоен, как удав.

- Увы, – в притворном сожалении развожу руками.

- Ладно, – ещё глоток той синей пакости и неожиданное бесшабашное предложение. – Пошли, потанцуем.

Лучшего способа снять её стресс нам сейчас не найти, поэтому соглашаюсь и позволяю утянуть себя на танцпол.

Музыка обычная – не быстрая, не медленная, слегка зазывающая и манящая, а эти мигалки – в смысле светоэффекты – добавляют остроты ощущениям. Не знаю, есть ли тут мальчики или девочки, торгующие «сладким», но Шурику сейчас что-нибудь из лёгких не помешало бы. Да, она делает вид, что произошедшее трогает её не слишком сильно, но я-то вижу: на лице опять игривая маска «всё зашибись».

А я бесчувственный кретин, и ничего не могу поделать со своей прагматичностью и малодушием.

Рыжая бестия отрывается по полной: что-что, а танцевать она умеет. Плавное движение в такт – от плеча до бедра, взмах рыжей шевелюрой, томный, почти похотливый взгляд из-под длинных ресниц – и меня пробирает. Хотя, кажется, не только меня.

Шурик снова прогибается, когда сзади на её талию ложатся крепкие руки бритоголового мужика лет тридцати. Она ничуть не удивлена и уж тем более не против, но вопросительно смотрит на меня. Едва заметно киваю, отстраняясь подальше.

Хочет трахаться? А я что, запрещаю?

Судя по всему, ей сегодня совершенно всё равно, с кем – оборачивается она только после негласного согласия, когда заканчивается очередной трек. Для рыжей секс никогда не был символом любви, нежных чувств и прочей розовой ерунды – она могла изменять бой-френду по тридцать раз на дню, не испытывая угрызений совести. Уж мне ли не знать: некоторые люди способны заниматься сексом в угоду своим фантазиям, чтобы забыться и даже из жалости, но никак не потому, что секс и любовь иногда представляют синонимами.

Теперь дело за малым: даже если мужик хотел простого флирта и пары танцев, Шурик возьмёт несчастного в оборот. Правда, несчастье его весьма относительно.

Ненадолго смешиваюсь с танцующей массой, но желание дрыгать конечностями пропало, поэтому решаю банально надраться. Завтра выходной – мне можно. Поэтому сажусь на высокий барный стул и методично поглощаю абсент, джин, скотч, виски – в животе постепенно образуется взрывоопасная смесь.

Краем глаза замечаю Шурика и её хахаля. Они продираются сквозь толпу, останавливаются возле гардеробной, чтобы в очередной раз присосаться друг к другу, и, прихватив манатки, сматываются.

Шурик, очаровательная залётная пташка. Что ж тебе так постоянно не везёт? А мужики, они ж такие скоты: любят тебя, восхищаются тобой, а женятся на других. Я б и сам тебя в жены взял, но, чую, тебе со мной ещё хреновей будет.

Моя бедная рыжая девчонка.

Ближе к закрытию клуба ощущаю удушающую тошноту. С трудом, почти на карачках дошатываюсь до толчка, склоняюсь над умывальником и дарю ему всё содержимое моего бренного желудка.

Широким жестом стираю со рта вязкую нитку слюны, но понимаю, что ещё не всё, и снова наклоняюсь над чёртовым умывальником.

М-да, мерзость, конечно. Да и я, видать, переборщил.

Поднимаю взгляд на большое мутноватое зеркало и при виде своей физиономии с отвращением кривлюсь – так мне и надо, знал же о последствиях.

Сзади, в ближней к стене кабинке слышится смех. Женский.

И не уверен, что не словил глюк, но всё же иронично усмехаюсь: в конечном счёте, куда ни пойди, везде одно и то же.

Нет, трезвее я определённо не стал.

Шатаясь, расплачиваюсь за выпивку и еле-еле выбираюсь из клуба. Доползаю до байка – это меня так колышет или земля шатается? Но дохожу, седлаю своего, мать его, коня и, прежде чем завести движок, надолго обессилено роняю на руль голову.

Жу-уть, как всё колышется-то.

А голова пустая – думать не хочется.

Беспричинно смеюсь – сам не врубаюсь, почему, и пытаюсь найти ключи. Когда нахожу, сосредотачиваюсь, но попасть в милипиздрическую щёлку не-по-лу-ча-ет-ся.