Всё слишком сложно, чтобы разобраться целиком, и слишком дорого, чтобы отпустить, но одновременно слишком просто, чтобы не понять, и слишком болезненно, чтобы жить, не испытывая боли. Всё слишком… запутанно.

«Любви без боли не бывает». Кто из вас это сказал?

Лабиринт чувств с каждым шагом в сторону приобретает новые тупиковые коридоры. Ухватиться бы… за чужую руку.

Ещё раньше Игорь видел молчаливые метания: немые стоны, украдкой брошенные на семейные фотографии взгляды.

Тик-так, тик-так – осень, зима, весна, лето. Время летит, беспомощно соскальзывая с уступов воспоминаний. А ведь горечь остаётся… Любовь не лечится. Тик-так, тик-так, и горечь – тоже.

Особенно, если настолько любить мать, отца, братьев.

Игорь порвал с любовником, беспечно думая: так будет лучше. Думая, что этим – вылечит. Не зная, что любовь не ле-чит-ся. Кажется, эти слова принадлежат Анжи… Мужчина смог бы, выдержал бы, стерпел бы колючую боль разлуки. Смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать – не воспринимать Анжи, но в случае чего – помочь, подхватить, поддержать, отволочь невменяемого, нализавшегося до тошноты алкоголя Андрея в его квартиру. А там… три поворота ключа, коридор, дверь налево. Раздеть, уложить, укрыть одеялом. Дрожащими руками, с искусанной губой.

Напоследок подарить суховатый поцелуй в губы – своеобразное «Прости-прощай». Сколько их было, таких поцелуев-извинений, пока до твердолобого кошака дошло – не поможет? Любовь. Не. Лечится…

Игорь вздрогнул, понимая: он молчит больше пяти минут, а студент прислонился к стене: вытащил из кармана пачку сигарет и спички – подрагивающими руками закурил. Клубы дыма тут же воздушными змеями взвились над потолком.

- Анжи, – голос звучит ласкающе, с тёплой хрипотцой. – Я соскучился.

Одиночество – это когда есть по кому скучать. Скучать все восемь часов порознь, плюс сорок минут на такси и ещё три, чтобы подняться на нужный этаж. Будто до этого они никогда не прерывали контакта, двадцать четыре часа в сутки касаясь друг друга пальцами. Бред.

Но действует. И эти слова – тоже. Сигарета непроизвольно выпадает из пальцев, с тихим стуком касаясь линолеума. Ну и чёрт её побери, даже если на полу останется прожженный след. Он тоже – метка, постепенно превращающаяся в воспоминание.

Андрей кидает невольный взгляд на нового мелкого домочадца и медленно подходит, утыкаясь холодным носом в свитер на груди. Негромко предлагает:

- Пошли на кухню. Я кофе сделал.

И сам же презрительно кривится от тона «заботливой женушки».

- Ага, – Игорь выдыхает прямо в тёмные волосы, чуть ероша прядки.

Только никто из них не спешит размыкать своеобразные объятия.

И вообще, что за шутка: каждое прикосновение – словно первое? Как они до сих пор терпят друг друга, если за столько времени ни продвинулись вперёд ни на йоту.

Анжи может бить больно – по оголённым ниткам нервов проводя заточенным лезвием ножа. Но ведь чаще всего он бьёт именно себя.

А Игорь… а что он? Что может испытывать человек, крепко подсевший на лошадиную дозу героина? С такого спрыгивают, только повенчавшись со Смертью.

И это жутко. По-настоящему, по-живому жутко… Если, конечно, сам не упиваешься собственным кайфом… что, в принципе, ещё страшнее.

- Опять босой, – укоряет мужчина, смотря на узкие ступни на неприкрытом ковром полу.

Анжи зябко поводит плечами, мол, не впервой. Всё равно на носу март – и неважно, что первая его суббота.

На парне болтался свободный – чтоб не сказать безразмерный – пушистый полосатый свитер без горла. Огромная одежина казалась минимум на четыре размера больше, чем следует, а чтобы открыть руки, пришлось в несколько слоёв закатать рукава. Низ чёрно-фиолетовой одежды доставал до середины бёдер, откуда шли растрепанные джинсовые шорты почти до колен.

Волосы взъерошены, не причёсаны, будто со сна; на шее крестик, блестящий слишком развратно в обрамлении тощих ключиц. Такие неизменно притягивают взгляд, вызывая желание оставить свой след от засоса-метки.

Парой мгновений позже Игорь отрывается от разглядывания своего парня, так как тот, беря лицо любовника в холодные ладони, приподнимается на носках. Хмурится и прикусывает губу, замирая. Нет, не сомневается – просто ждёт одному ему известного, ключевого момента и прикасается губами к кончику подбородка.

Почему-то фыркает: «Колется», но дарит ещё один невесомый поцелуй. Немного несвойственный ему, однако сейчас не время оценивать сложившуюся ситуацию. Главное – не потерять связующую нить, позволяющую Анжи вытворять странные для него вещи.

- Может, сразу в кровать? – Игорь склоняет голову к плечу, приобнимая любовника за талию.

Анжи не смотрит в его глаза – незачем.

Говорят, «глаза – зеркало души». Да какое тут зеркало – здесь пропасть, грёбаная прорва, невычислимый калькулятором номер портала в другой мир, телепорт, мать его, в иную Вселенную. Взглянешь – провалишься, себя забудешь, задаваясь немыслимо глупыми вопросами, вроде: «Где я?», «Кто я?», «Что… я?» – потому что при таком-то слиянии невозможно остаться «кем-то» определённым.

- Не-а, – Андрей смешно морщит нос, задумчиво скашивая взгляд на обои потолка. – Не зря же я кофе готовил.

- Он не успеет остыть, – интригующее обещание.

Не давая продолжить диалог, Игорь вжимает любовника в стену, просовывая между бёдрами колено и с помощью него приподнимая податливое тело вверх. Немного дезориентированный в пространстве Андрей обнимает партнёра за шею одной рукой, второй неосознанно цепляясь за стену позади.

Непроизвольно ерзает, и стонет, сквозь зубы матеря собственную распущенность. Дальше заниматься самокритикой ему не дают, насильно затыкая жестким поцелуем. И от этого размытого чередования «жестокость-нежность» буквально срывает крышу, превращая обоих в развратных чудовищ, жадных к теплу чужих рук.

От жара сердец кожа горит изнутри. Будто они где-то возле рая, или, наоборот – в аду – там, где приятнее компания.

Коридор окутывает полумрак – свет нигде не включен, поэтому остаётся надеяться лишь на ощущения и слух – на слабые отзвуки человеческой похоти. И как ни крути, это нравится Анжи.

Он сам кусает губы Игоря до крови, до опасно предостерегающего «Анжи!», чтобы тут же зализать ранение.

Игорь стягивает чужой свитер с плеч вниз и проводит языком дорожку от соска вверх. Одной рукой опирается о стену, второй запутавшись в тёмных волосах, слегка сжимает их вспотевшей ладонью.

Недолгая встреча взглядов – как перекличка, рваный резонанс с таким же непостоянным ритмом вдохов-выдохов. У поцелуев сладко-горький привкус бульварной романтики. А хочется ещё, ещё…

Предназначавшийся кошаку смешок Андрей смешал с шипящим матом – дёрнулся, выгнулся от укуса в сосок, ерзанул по коленке и дрожащей рукой попрочнее вцепился в шею и свитер на спине любовника. Чтобы не сдохнуть от кайфа окончательно.

Игорь прикусил мочку уха, спросив охрипшим голосом:

- Пойдём в кровать?

Анжи упрямо замотал головой:

- На кухне… кофе.

Он не был особо против, но чёртов дух противоречия…

Нахмурившись всего на пару мгновений, мужчина иронично хмыкнул, однако возражать не стал – здесь так здесь. Присутствие третьей… морды не волнует вовсе.

Игорь, наконец, касается родных губ: втягивает в поцелуй, задавая темп, ритм, направление. Проникает глубже, так, чтобы совсем глубоко, втягивая в себя чужой стон и мягкий вкус недопитого кофе с ванильными круассанами, и отступает, скользя языком по нижней губе Андрея – играется, забирая с собой прошибающий аромат крепких сигарет.

Выдыхает, а Андрей мгновенно подхватывает этот выдох, прикасаясь к губам снова.

Однако долго так продолжаться не могло – Игорь плавно опустил колено, и студент съехал вниз, потянув за собой любовника. Тот сжал свободной рукой скрывающуюся под свитером эрекцию и опять повторил вопрос:

- Пойдём в кровать?

Сдержав низкий стон, парень унял тяжелое дыхание: