Он любил каждую женщину, с которой был близок. Любил, словно она единственная во всём мире, самая драгоценная, самая желанная, самая… Но только в этот миг — миг совместного падения и взлёта. Ни секундой дольше.

Антонова почти повисла на нём, жадно отвечая на поцелуи и совсем позабыв о беспокоившей её до этого вероятности быть пойманной за подобным занятием. Какая, к чёрту, разница? Ей хорошо так, как никогда не было и, возможно, уже не будет.

Слава, освободившись от тесных объятий, опёрся ладонями о капот по обе стороны от бёдер девушки.

— Ты чего? — Алеся испугалась, что он оставит её.

— Самое прекрасное, что я видел в жизни, — это возбуждённая женщина.

— Тут темно…

— Глупенькая, не обязательно иметь глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, — тела чувствуют друг друга. Их не обманешь.

— Как это?

— Когда-нибудь ты поймёшь, — Бессонов наклонился и коротко поцеловал Антонову в губы. — Этот мир нельзя открыть сиюминутно, ведь он безграничен. — Его рука, доселе покоившаяся на капоте, переместилась на её бедро, пальцы заскользили по коже, пробираясь всё выше, пока не коснулись влажного кружева. А потом Алеся почти перестала соображать, потому что Слава каждым мимолётным движением пальцев вышибал из неё воздух. Кто он? Бог или дьявол? Ангел или демон?

Девушка бесстыже застонала, когда его пальцы проникли внутрь, сдвинув вбок мешающее бельё. Один. Два. Мало. Три. Переполняет. Четвёртый поглаживает снаружи, нажимает, осторожно трёт.

Губы на шее, спускаются ниже, до глубокого выреза майки, едва держащейся на тонких бретельках. Укус через ткань. Грудь ноет от боли и жажды повторения.

Низ живота горит. Мышцы сжимаются.

Она уже лежит, распластанная на капоте, широко разведя согнутые в коленях ноги, подаваясь навстречу движениям его руки, пытаясь притянуть его ещё ближе, испытать то, чего никогда не испытывала, сгореть и возродиться.

Он доводит её до края и резко тянет назад, не позволяя сорваться. Она чувствует, что вот-вот рухнет, но он не отпускает, держит на короткой привязи, дёргает кукловодом за ниточки, вынуждает умолять и не внемлет мольбам. Ей хочется плакать и кричать от восторга одновременно, жить и умереть, прекратить всё и не останавливаться — в клочья.

— Прекрати…

— Уверена?

— Нет!

…

— Прошу…

— Чего?

— Тебя.

— Я здесь.

— Нет…

…

— Пожалуйста…

— Что?

— Позволь…

— Я ничего не запрещал.

Спина мокрая от пота, майка с юбкой почти скрутились жгутом, бюстгальтер съехал, наполовину обнажив искусанную грудь, бёдра дрожат от напряжения, пальцы нервно сжимают чужую рубашку, обтягивающую крепкие плечи, губы пересохли, кожа горит, сердце бухает в горле, а внутри нестерпимо ноет, скручивает узлом, до боли тянет.

— Не могу больше…

— Можешь.

Как там в дешёвых любовных романах? Мир взорвался тысячей фейерверков? Алесе показалось, что произошёл как минимум ядерный взрыв, сметя всё к чертям собачьим. Бомбануло не по-детски. Террористам и не снились такие взрывы. И она была готова с криком «Аллаху акбар» повторить это.

Слава отстранился и облизал пальцы. Давно привыкшие к темноте глаза девушки жадно поймали этот момент и сохранили в памяти навсегда. Она в прямом смысле слова сползла на землю, не заботясь о своём внешнем виде и о чём-либо ещё. Встав на колени, Антонова дёрнула мужчину за штанину, заставив развернуться спиной к машине.

— Обопрись, — выдавила она и дрожащими пальцами вцепилась в его ремень.

Он молча последовал её указаниям. За удовольствие надо платить, и мужчина должен позволить женщине самой определить плату за полученное ею удовольствие.

Алеся действовала на инстинктах, дремавших в ней. Там, где подкачала техника, стремление доставить наслаждение било через край. Бессонов оценил это, снисходительно погладив девушку по голове. Но всё же…

— Позволь-ка, — он аккуратно отстранил её, провёл большими пальцами обеих рук по припухшим губам, а потом просунул их внутрь и развёл в стороны, нажимая на уголки рта. — Вот так. — Головка члена скользнула по языку и ударила в горло. Слишком? В самый раз.

Антонова жмурилась, давилась от невозможности нормально сглотнуть, но даже не пыталась прекратить это действие. Дрянное порно? А что в этом плохого? Зачем останавливаться, если от кайфа сносит крышу и шифер летит по инерции в далёкие дали? С ней ещё не было такого, и она ловила каждое мгновение, запоминала и записывала на своей коже и в тайничке черепной коробки. Алеся не отступила даже тогда, когда мужчина кончил ей в горло, отодвинулся и, не дав нормально вздохнуть, зажал ладонью рот, заставляя проглотить не самую приятную на вкус жидкость. Клубничная сперма — фантазия озабоченных девственников. Мы то, что мы едим, конечно, имеет какой-то смысл, но…

— Умница, — Слава положил ладонь на её щёку.

— Бессонов…

— М?

— Я не сойду со своего пути до самого конца.

========== Глава 15 ==========

Пробуждение было мучительным. Миша не решался разлепить опухшие веки, чувствуя, что даже самый маленький лучик света выжжет ему глаза. Сахара во рту и готовый взорваться Везувий в мочевом пузыре толкали его на великий подвиг — подняться. Тело одеревенело. Рядом с ним кто-то спал. Он ощущал чужое присутствие. Пересилив себя, Громов вытянул руку и дотронулся до неизвестной девушки, надеясь на её помощь.

— Эй… Дай попить, — он с трудом шевелил пересохшими губами. — Эй, пожалуйста.

— За «эй» можно и по роже схлопотать, — недовольно проворчали в ответ.

Миша застыл. Показалось? Страх открыть глаза усилился.

— Что замер как монашка перед фаллоимитатором? Ночью я за тобой подобной робости не заметил.

— Врёшь! — Громов открыл глаза и тут же зажмурился. Это всего лишь страшный сон. Кошмар. — У меня ничего не болит. Врёшь, — на грани слышимости прошептал он.

— Зато у меня болит. Свяжешься с вами, первоходками, потом на задницу не сядешь.

— Ты же шутишь? Скажи, что ты шутишь…

— Нагадил в тапки и дёру. Отлично. М-да, и достоинство маленькое, и душонка.

— Не верю.

— А я не Господь, чтобы страдать от людского безверия.

— Зачем ты так? — Миша моргнул несколько раз и уставился в ореховые глаза с крапинками. — Лёнь, ты ведь знаешь, что я не…

— Один раз, как говорится, не пидорас. Тебе станет легче, если будешь убеждать себя в этом? — Костенко ухмыльнулся. — Домой не собираешься?

— Сдох бы прямо здесь.

— Обоссав и заблевав мою постель? Будь добр, избавь меня от этого. Да, я циничен. Сюрприз, я знаю.

— Душ приму?

— Спинку потереть?

— Умри.

— Сдохнем вместе, как одуревшие от любви шекспировские малолетки?

— Ты не представляешь, как мне сейчас противно.

— Приблизительно. Просыпаюсь я однажды, а рядом…

— Блядь. Я в душ.

— Ну вот, а я только ударился в воспоминания. Что ж, захочешь повторения, знаешь, где меня найти. Ты, конечно, был так себе, но потянет, если опыта наберёшься.

— Да пошёл ты!

— В следующий раз, лапочка.

Громов не стал задерживаться в чужой квартире: сходил в туалет, умылся, выпил стакан воды и сбежал, проклиная самого себя за глупость.

Ему казалось, что мир рухнул. Он пытался винить во всём Костенко, но понимал, что это бессмысленно. Кого винить, кроме самого себя? Он сам нажрался до беспамятства, наверняка устроил погром у Даниила, за который ещё предстоит ответить, и в итоге оказался в одной койке с мужиком. Дешёвая американская комедия в реальном измерении. Да и мужик… Нарочно не придумаешь — Леонид Костенко, главный педик столицы, король тусовочного меньшинства и большинства, лауреат кулуарных премий «Лучшая задница», «Минет тысячелетия» и «Гей всея Руси». Повезло, ничего не скажешь. Ах да, он к тому же дядя девушки его друга детства. Девушки, которую он когда-то желал. Вместо неё получил дядю. Ни хрена не равноценно!