— Разрешите, я вам помогу, — сказал я. — Спасибо, не надо, — девушка остановила на мне свои глаза, и от того, что она посмотрела на меня, у меня даже на мгновение сделалось холодно в груди. — Я поставлю его на третью полку, — уточнил я свое предложение. — Не надо, — еще раз ответила девушка, и я несколько сконфуженный сел. Девушка ушла из купе и вернулась минут через пять переодетая уже в дорожную одежду. — Поставьте теперь, пожалуйста, чемодан, — обратилась она на этот раз ко мне уже сама, и я тотчас опять вскочил. — С удовольствием, — сказал я. — Спасибо. — Не за что, — произнес я через несколько секунд, уже снова опускаясь на свое место. Это был повод для обмена хотя бы несколькими словами, и я не преминул их сказать. — Вы далеко едете? — В С., — ответила девушка. — О, это больше пяти суток. — Да, пять с половиной. Она сидела напротив меня, между нами было не больше метра, и когда, отвечая, она поднимала на меня взгляд, у меня опять все холодело внутри (мало того, я чувствовал, как от страха у меня даже сужаются зрачки в глазах) и в то же время безудержно ликовало; с каким-то почти детским восторгом я думал, осознавал в эту минуту, что ведь это я впервые в жизни с такой девушкой говорю… — В С. по делам едете? — Там мой дом. — А здесь? — Здесь я проработала три года. — После учебы? — Да, по распределению. — В отпуск? — Нет, теперь уже совсем. Меня всего буквально распирало от восторга, и единственное, что несколько омрачало радость, это недостаток вопросов. Я лихорадочно искал в уме, о чем можно было бы еще поговорить, что спросить, лишь бы не дать угаснуть диалогу. Я придумал еще несколько тем, и наконец мы разошлись по своим полкам. И когда я укладывался спать, я думал уже, что это судьба специально раз в жизни поставила меня в такую ситуацию, что я не смог от совершенной красоты убежать. Ведь признаться честно, я всю жизнь в таких случаях сбегаю, трушу, опасаюсь рисковать, чтобы упаси Бог, дав себе волю, не обжечься… А с такой степени красоты девушкой я еще не находился близко никогда!.. А она… Ведь на нее просто только смотреть уже приятно. А еще духи!.. Боже мой, как давно я не слышал духов!.. Бедная иволга в утренний час плачет как будто со мною. Двери открою — только и вижу: травы роскошно густеют. Время от времени в сад и во двор ветер теплый влетит, Тысячи тысяч ивовых веток — к югу все протянулись… Лю Фан-Кин, VIII век, Китай. Увлечение женщиной, все это трепетное и сладостное, и привычное, состояние влюбленности, весь этот чудный этап сближения — это всегда как хмель, как опьянение. Когда уже выйдешь из того возраста, в котором каждая такая встреча воспринимается как нечто новое и уже вполне изучишь соответствующее моменту состояние, то стараешься уже избегать его как повторения, как избыточного знания. И когда все-таки влюбляешься, то отчетливо чувствуешь, что это ты себе позволяешь. И получается: влюбился — как захмелел… Утром я себе уже не принадлежал. Я был как одержимый. Наше знакомство продолжалось. Мы сидели напротив друг друга, и я опять вымучивал из себя вопросы и темы, на которые можно было бы поговорить. — Здесь зимой холодно? — В общем-то, холодно, — отвечала она. — И город, наверное, маленький, скучно. — Да, скучно.
— Но уезжать, наверное, все равно не хочется. Привыкли, наверное, уже здесь… ("И Боже мой, что же это я говорю? — ловил я себя. — Это же элементарный, случайный, пошлый, завязанный мною лишь специально для знакомства, глупый вагонный разговор". Но мне почему-то не было стыдно, особого раскаяния я не чувствовал). И это еще не все. С самого раннего утра я был еще и безудержно оживлен. Охотно отвечал на все вопросы бабушек, бегал к титану за чаем, не отказывался от предложенных мне бабушками домашних пирожков, шутил, смеялся их словам: "Разгрузочный день — это, значит, сумки разгружать. Поел — и опять можно разгружаться…" И все вокруг находил милым и прелестным. Бабушки мои проснулись утром несколько оторопелые. Да и надо сказать, весь вагон с утра только и ходил по проходу, чтобы взглянуть на новую пассажирку. Но мои попутчицы освоились все же довольно скоро, намного раньше остальных; уже часа через два после того, как встали, они вовсю болтали с девушкой и, вызнав у нее всю ее биографию, срочным порядком занимались выдачей девушки замуж. Мне тоже сделалось проще. Во-первых, я начал чувствовать за собой уже какой-то приоритет в знакомстве с девушкой. А во-вторых, стал замечать, что девушка была, в сущности, очень проста. И держала она себя без высокомерия, и эта ее поначалу ощущаемая неприступность исчезла, и работала она, как бы там ни было, где-то здесь в глуши, и пусть была на редкость красива и работала операционной сестрой в районной травматологии, что является профессией довольно колоритной, но все же работала просто медицинской сестрой в поселковой больнице после окончания медтехникума. И хорошим языком не всегда, как говорится, владела. Ну и, наконец, бабушки не удержались от того, чтобы незаметно не сообщить ей, что я художник, и это тоже произвело на нее определенное впечатление, по крайней мере один раз я поймал на себе ее внимательный взгляд. И несмотря на то, что в подобном “звании” продолжала оставаться определенная двусмысленность, опять это протеста во мне не вызвало, больше того, я даже испытал к бабушкам теплое чувство признательности за то, что они придали моей персоне в глазах девушки ценности, и этим дали мне возможность приобрести больше уверенности в себе. Мы все торжественно перезнакомились. — Тетя Оля. — Тетя Таня. — Тоже Таня. — Имена как в хорошем русском романе, — сказал я, и девушка снова посмотрела на меня внимательно. "Одного мужского все-таки не хватает”, — отметил в то же время про себя я и тотчас подумал, что этот-то никогда не заставит себя ждать… Пришло время обеда. В вагоне появилась лоточница, сразу внеся с собой веселую суету и оживление. — Граждане, только первое и второе вместе… — Девочки, — сказала она моим бабушкам, — мойте руки, сейчас принесу… — Пройдоха старая, — проворчали бабушки, но тоже засуетились и стали занимать места у стола в нетерпеливом ожидании. Я продолжал что-то говорить… И вот мы сидим с Таней после обеда за боковым столиком, и я опять могу на нее смотреть. Как бы там ни было, что бы я про нее ни думал, как она все-таки прекрасна!.. А такой матовой кожи я еще никогда ни у кого не встречал… Но теперь мне уже трудно смотреть на нее неотрывно. Даже если у нее самой взгляд и устремлен в окно. Со всех сторон за ней, а значит и за нами, следили пассажиры, в том числе и бабушки нашего купе, от которых, конечно, не укрылось мое к Тане жадное внимание. И поэтому приходилось смотреть украдкой или опять использовать разговор… Но вот когда мы уже говорим, и она поворачивает ко мне свое лицо, и поднимает на меня глаза — я смотрю на нее прямо, и опять просто слезы наворачиваются от такой красоты. |
