«Надо спросить, где судья, — подумал он, — я должен еще раз ему объяснить, как было на самом деле».

И тут до Франца донеслись голоса Хёльблинга и Зеебергера. Но доносились они как будто не с лестницы. Франц поднялся на несколько ступенек и выглянул в окно на лестничной площадке. Чтобы хоть что-то увидеть, ему пришлось перегнуться через цветы. За окном висел ящик, в котором плотно, один к одному, стояли цветочные горшки. На автомобильной стоянке перед зданием суда Франц увидел чету Хёльблинг и доктора Зеебергера, разговаривавших с адвокатом подрядчика и судьей. Казалось, они были в прекрасном настроении.

«Перехвачу его, когда он будет возвращаться», — решил Франц. Его обрадовало, что с судьей — как он только что видел — можно говорить и неофициально.

Особенно сиял Хёльблинг. На всякую его реплику остальные отвечали смехом. Но адвокат подрядчика, видимо, заторопился. И все стали расходиться, а Хёльблинг продолжал шутить. Судья тоже не вернулся в здание суда, а пошел к своей машине.

— Так, значит, в «Золотом олене»! — крикнул вслед ему подрядчик.

Услышав это, Франц схватил цветочный горшок и швырнул туда, где стояли Хёльблинг и Зеебергер. Вслед за ним полетел еще один и приземлился на крыше чьей-то машины. Зеебергер и супруги Хёльблинг перебежали через улицу. Цветочные горшки один за другим шлепались на мостовую.

Когда Франц размахнулся в очередной раз, служитель скрутил ему руки.

Эрне пришлось дожидаться, пока ей разрешат свидание. Франц со злости, что заварил такую кашу, был до того строптив, что его пришлось на три недели упрятать в одиночную камеру. Лишь после того, как он спокойно просидел в ней восемь дней, к нему пустили Эрну.

В присутствии надзирателя Эрна не могла выжать из себя ни одного ласкового слова. Францу было легче. Он уже привык находиться под постоянным надзором и говорил свободно, а она смотрела на него во все глаза, как будто он — выставочный экспонат.

Он стал ей вдруг чужим. И дело было не только в окружавшей его обстановке, а в его ввалившихся щеках, коротко остриженных волосах и во взгляде, беспокойно шарившем по ее телу.

Говорил он вполне разумно, но ей между тем казалось, что эти разумные слова произносит кто-то другой.

Поскольку у него было довольно времени на раздумья, Франц сумел объяснить ей свой сумасшедший поступок. Он упирал на то, что отстаивал свое мнение. И все-таки не мог не сознавать, что в суде его мнение гроша ломаного не стоило.

— За поврежденные машины я уже заплатила, — сказала Эрна, — так что можешь не беспокоиться.

Она имела в виду машины на стоянке, в которые Франц швырял цветочными горшками.

— Сколько? — спросил он.

Считая, что у Франца и так довольно неприятностей, она не сказала ему ни сколько она заплатила, ни как раздобыла деньги.

Франц перевел разговор на их совместные планы. Он сказал: в последнее время они столько вытерпели, что переживут и это.

Эрне стало стыдно.

«Он еще утешает меня, — подумала она, — а ведь это я должна его утешить».

С какой радостью она припала бы сейчас к нему и дала волю слезам. Но это потом, она знала, что сейчас с ним надо говорить совсем по-другому.

Франц видел, Эрна едва сдерживает слезы.

— Если к этим трем месяцам мне накинут еще три, — заговорил он, — то я выйду, как раз когда можно будет строить дальше. Теперь ведь зима на носу. И малышу нашему уже будет несколько месяцев, это уже будет человечек, а то ведь, когда он только-только появится на свет, я даже не решусь дотронуться до него своими ручищами.

Тут уж Эрна не смогла сдержать слез.

— Но не исключено, — продолжал Франц, — что я выйду много раньше. Может, хоть теперь господа поймут, как несправедливо со мной поступили.

Эрна кивнула и утерла слезы.

«Опять, опять у него столько надежд», — подумала она и вспомнила все, в чем мысленно упрекала его в последнее время: он не видит, что в действительности вокруг него творится, он все на свете критикует и кажется себе при этом очень умным, а потом делает вид, что мир переменился только потому, что в таком состоянии он его не устраивал.

Надзиратель напомнил им, что время свидания истекает. Вчера Эрна окончательно решила взять в свои руки все дела, касающиеся их обоих. Летом ей исполнилось только восемнадцать, ему двадцать один, но она считала себя взрослее Франца. Она только не знала, как ей быть в данный момент, чтобы он почувствовал, что она обо всем позаботится и он может на нее положиться.

— Твои родители просили тебе кланяться, — сказала она. — Они тоже скоро тебя навестят.

— Ты передай им привет, но пусть пока обождут приезжать сюда, пусть сперва привыкнут к мысли, что я в тюрьме. Неизвестно еще, какой цирк тут может устроить мама. Но скажи им, что я пришлю письмо, в котором точно сообщу, что необходимо сделать на стройке, чтобы за зиму ничего не пропало. Ты знаешь, у меня…

Но этого он не мог сказать при надзирателе. Чтобы иметь представление о том, какие у него есть стройматериалы и в каком состоянии сейчас его стройка, он делает пометки карандашом на стене за койкой, чтобы никто не видел.

— Я уже точно знаю, что надо делать, — сказал он. Эрна простилась с ним. Она не смогла себя заставить сказать Францу то, что хотела сказать ему в самом начале.

Глава двадцать четвертая

Франц строит планы на будущее

На следующий день во время допроса Франц узнал: «Окружное строительство» предъявило ему обвинение в краже. Краденое, насколько это было еще возможно, позавчера конфисковано жандармерией.

Для акционерного общества «Окружное строительство» обвинение против Франца Вурглавеца явилось результатом простого расчета: даже если Франц будет за решеткой, Бенду не удастся держать в постоянном страхе, все равно придется выдумывать что-то другое. Но на примере Вурглавеца можно продемонстрировать, как фирма намерена впредь поступать с ворами.

Франц во всем признался. Но мысли его были далеко.

«Когда Эрна вчера приходила ко мне, — думал он, — ей уже все было известно. Почему же она ничего мне не сказала? Ломала передо мной комедию? Теперь она меня, наверно, бросит».

В камере у Франца было достаточно времени обо всем поразмыслить. В конце концов он написал ей письмо, в котором просил пока не навещать его. Он должен сперва обдумать, может ли он взять на себя ответственность за их общее будущее, не испортит ли он теперь будущее Эрны, так что лучше бы ей совсем вычеркнуть его из своей жизни.

Эрна ответила ему, что он уже достаточно натворил глупостей, чтобы писать еще и такую чепуху. Он должен отсидеть свой срок, каким бы он ни был, не теряя головы. Она возьмет все в свои руки, и у нее достанет сил, потому что она его любит.

Целыми днями Франц раздумывал над этим письмом. «Она просто хочет меня утешить, — решил он. — Или хочет от меня отделаться?»

Но потом он сказал себе: «Она меня любит и стерпит все, пока я не выйду на свободу. Значит, я должен подготовить себя к тому часу, когда мы опять будем вместе, чтобы я мог быстро все загладить».

Он понимал — это легко сказать. Акционерное общество будет удерживать часть его зарплаты, пока не покроет убыток. Может, лучше уехать за границу? Но тогда начатый дом в деревне будет постоянно напоминать о том, что он признает свою вину. Значит, именно теперь дом должен быть достроен.

Франц нашел выход: он будет по субботам и воскресеньям подрабатывать, как раньше. Он взял карандаш, отодвинул койку и на стене высчитал, сколько недель ему придется «левачить», чтобы собрать сумму, с которой он сможет вскоре продолжить строительство.

Рядом со списком предполагаемых доходов Франц начертил график. Потом нарисовал план дома и записал, какие этапы еще отделяют его от окончания строительства. Из этого получился новый список необходимых стройматериалов.

Эти планы Франц с каждым днем все тщательнее обдумывал, убежденный в том, что тщательное планирование сокращает затраты. Куска стены за койкой скоро уже не хватало, и ему пришлось выискивать на стене новые места. Надзиратели давно заметили эти каракули, но ничего не сказали, потому что никому не хотелось отвечать, если у Франца опять случится приступ бешенства. После бесконечных кропотливых подсчетов он вполне созрел для того, чтобы с чистой совестью ответить на письмо Эрны.