Пожалуй, не стоило злить тюремщиков. Орать и поносить судебную систему, наверное, тоже было не лучшим выходом. Однако, достаточно сложно оставаться хладнокровным, в то время как тебя совершенно ни за что приговаривают к трем месяцам тюрьмы. А я не виноват! Вот нисколечко! В самом деле, что еще остается делать работяге, который вкалывает с утра до ночи, если его благовредная сбегает с неустановленным элементом? И вот я – не вдовец, но лишенный женской помощи и, к тому же, с двумя пострелами на шее, которых безответственная стервь-жена оставила на мое полное попечение. Ребятки у меня уже не совсем малыши, но все-таки присмотр им нужен. Няньки-мамки мне не по карману, вот и пришлось снова жениться. Да, согрешил, но в том моя вина – невелика! Я так и сказал судье. А эта свинья упекла меня в каталажку! Как тут не осерчать?

Но пинать тюремщика все же не нужно было. Мало того, что прилетело дубинкой по бокам, так еще и закинули меня в какую-то дальнюю-предальнюю камеру. Я, пока меня тащили, брыкался, как мог – чувствовал, что не к добру в такую даль волокут. Да и душно в глубине – вентиляция в наших казематах ни к черту, а коридор все понижался, окошки в стенах исчезли, из освещения – только фонарь в руках пузана, что шел впереди. Этот самый пузан болтливым оказался. Отчего ж не почесать языком, коли всю работу – то бишь конвоирование, точнее - протаскивание, заключенного, делают другие? Вот он-то и сообщил мне, что сокамерник мне достанется просто зверь. Его это дико смешило – круглый животень так и трясся, но ровно до тех пор, пока я не исхитрился треснуть его по лодыжке. После этого героического свершения на моей голове прибавилось шишек, зато толстяк заткнулся и всю дорогу до камеры хромал. Надеюсь, я ему что-нибудь там повредил.

Запоры на камере меня впечатлили. Тяжелая, окованная металлом, дверь открылась с таким скрипом, словно ее уже сто лет не отпирали. За ней была решетка. И еще одна. Я сопротивлялся изо всех сил, но меня все равно закинули в каменный мешок.

- Эй, Альбинос, мы тебе пожрать принесли!

Глумливые смешки охраны вскоре затихли. Я опасливо оглядывался, обстановка казалась достаточно угнетающей. Каменные стены, тяжелые двери, а на стене чадит факел. Странно – у нас, вроде, уже почти везде газовое освещение. А в центре так вообще – электричество. Градоначальник намедни беседовал с газетчиками, обещал за десятилетку провести чудо-свет в каждый дом. А тут – факел!

Тусклый желтый свет силился разогнать темноту, вверх взлетали искры. Слабого огонька недоставало, чтобы осветить все помещение. Я знал, что где-то там, в глубине, должен находиться еще один человек, но тот не выдавал себя ни единым звуком.

Мои нервы были весьма расшатаны нелегким деньком. Сердце ныло при мысли о том, что станется с мальчишками без меня. Вторая, незаконная, женушка наверняка упаковала вещи и сбежала. Почтенные родители мои давно почили, а на совестливость остальной родни нечего было и рассчитывать – так уж вышло, что родная кровь представляла из себя либо опустившихся маргиналов, либо замученных долгами многодетных родителей, коим лишние рты уж никак не надобны. Небось спихнут на детскую ферму*, а про них молва такие ужасы рассказывает! В общем, умонастроение мое было весьма минорным. И тут из теней медленно появляется он. Сокамерничек мой. Что сказать, и так паршивое настроение совершенно испортилось - выглядел мужик угрожающе. Совершенно белый, с отливающими краснотой зрачками – действительно альбинос – и весьма развитой мускулатурой. Интересно, чем он занимался до того, как его закрыли? Грузчик в порту? В камере было прохладно, мне показалось, что мы в подземной части тюрьмы, про которую некоторые трезвомыслящие граждане говорили, будто эти самые подземелья – всего лишь выдумка любителей страшных историй. И что никого там не содержат. А с преступниками обращаются весьма вежливо, просвещенный же век на дворе! Ага… у меня вся спина болит от этой вежливости. К чему это я: лично мне было холодновато в одной рубахе и портках – сюртук с меня содрали… хорошо, хоть сапоги оставили. Пытались, конечно, стянуть, но я отпинался. А этот белый мужик совершенно спокойно расхаживал в одних штанах, босой и даже не ежился. Наверное, привык.

В общем, когда это бледное видение выплыло на свет, подходить к нему поближе и ручкаться мне что-то не захотелось. Мы внимательно друг друга оглядывали, мне все меньше нравилось выражение его лица – абсолютно каменное. У булыжника в ручье больше эмоций, чем было написано на белой морде. Наконец, он раскрыл рот и очень спокойно проговорил:

- Даже не знаю, чего мне хочется больше – выпить тебя или оттрахать.

Не очень-то дружелюбное приветствие. Ни тебе здравствуй, ни как зовут. Я, в отличие от этого грубияна, был воспитан лучше:

- Приятного дня! Меня зовут Кевин. Полагаю, будет нелишним сообщить, что оба предложенных варианта меня не устраивают.

- А тут от твоего мнения ничего не зависит, - самонадеянно сообщил мужик.

Где-то в этот момент мне начало казаться, что с парнягой мы не подружимся. К тому же он оскалился и неожиданно быстро рванулся в мою сторону. Я шарахнулся назад и полез в сапог – лентяи-охранники обыскивали меня не слишком тщательно. К тому же я сопротивлялся. В общем, подлетевшего ко мне белолицего я встретил несколькими ударами ножа в живот. Голова зазвенела от мощной плюхи, немедленно прилетевшей от мужика. Мы сцепились, обмениваясь ударами. Я дрался безо всякой жалости, потому как противник был намного выше и сильнее меня, а раны что-то не спешили его ослаблять. Слышал, такое бывает – в пылу драки здоровяк, пусть и получивший смертельное ранение, продолжает наносить страшные удары, так как его большое, сильное тело никак не может согласиться с собственной смертью.

Альбинос был гораздо больше, и, мне показалось, что его опыт в драках также превосходит мой. Надежды на благоприятный исход с каждым его ударом, вышибающим из меня дух, все таяли. Тут бы я и сгинул, если бы не приметил того, что не увидел раньше: на руках узника были кандалы, цепь, уходящая от них в темноту, была длинной, однако ж недостаточно. Если встать, прижавшись спиной к решетке, то альбинос, как ни рвался, не мог до меня достать. Даже ногой.

Я рассмеялся. Пусть я и был весь в крови, пара ребер подозрительно ходили, один зуб шатался, а нос распух, словно слива, но бессильная ярость, кривившая прежде бесстрастное лицо, все искупала. Сокамерник раз за разом кидался ко мне, цепи натягивались и звенели, он хрипел и страшно скалился. Я прижимался к решетке, как к родной матери, и тихонько хихикал ему в глаза, глядя на бесплодные потуги дотянуться до меня хотя бы носком ноги. Ладно, признаю – смех мой был несколько нервическим. Такой восторг вызванный избавлением от неминуемой гибели, смешенный с ехидством и злым весельем. Возможно, подобные темные чувства и не делают мне чести, но я склонен считать их вполне извинительными, особенно в свете сложившейся ситуации. Наконец, альбинос прекратил бесноваться, встал ровно и произнес:

- Ты не сможешь стоять там вечно, человек.

- Этого и не требуется. У тебя кровь. Истечешь и кончишься! – я хрипло рассмеялся, но тут же со стоном замолк – отбитая пудовыми кулачищами требуха болела, как ад.

Альбинос с недоумением оглядел себя, провел ладонями по ранам, будто пытаясь остановить ручьи крови, на лице его отобразилось недоумение:

- Металл не может повредить телу дитя ночи. Что ты сотворил со мной, смертный? – на белом лице проскользнул ужас, а потом он покачнулся и рухнул, как подкошенный.