Чего только в мире не изобретают. Вот уже появляются предложения не по отпечаткам пальцев, а по сетчатке глаза людей идентифицировать. Иной раз просто диву даешься, сколько новых и интересных исследований в последнее время появилось. В принципе, ничего удивительного: первый год двадцать первого века на дворе. Хотя, конечно, у кого-то он наступил раньше, у кого-то позже, а у кого-то еще вообще не наступил. В смысле уровня развития общества. Но ничего. Ведь все равно, рано или поздно, все смогут пользоваться достижениями друг друга. От этого никуда не денешься.

Так что вот уже сетчатка на порядке дня. А еще молекулы. Например, ДНК, дезоксирибонуклеиновая (фу ты, черт, язык сломать можно) кислота. Простая молекула, даже невооруженным глазом невидимая, тоже, как оказалось, у каждого живого организма индивидуальна и не меняется ни за всю жизнь человека, ни после его смерти. Идентифицируй, сколько душе угодно.

Так что, вот где настоящие революции происходят. В науке! Техника вон такая появляется, супер, аж сердце на части рвется. Жалко только, что о ней лишь в газетах да специальных журналах прочитать можно, а в глаза – разве что на картинках и увидишь. Ну а о том, чтоб на ней поработать, разговор пока вообще не ведется. Нет, в центре, в столице, кое-что, конечно, приобретают, растут. С райотделами посложнее будет. Так оно и понятно: центр, он один, а райотделов много. Как говорится, не все сразу. Но это ерунда. И здесь все постепенно появляться начнет. Факт! Это ж подумать только. Еще каких-нибудь лет десять назад приходилось изощряться, придумывать что-то, конструировать, чтоб снимок того же отпечатка пальца увеличить или, скажем, деньги в ультрафиолетовых лучах заснять.

Алексей Иванович, наверное, никогда уже не забудет, как всякие кольца на объектив вытачивал, подгонял, каркасы сооружал, книги стопками подкладывал. Однажды так увлекся подгонкой этого самого объектива на «Уларусе»2, что нечаянно со стула слетел, да еще и руку сломал. Пришлось почти три недели на «больничном» числиться, хотя на работу он все равно бегал. С гипсом. Правда, и поблажки были: в следственно-оперативную группу тогда его уже не включали. Да, было, было, как говаривал его товарищ, ныне пенсионер органов внутренних дел, Коля Ершов. Разве можно сегодняшнее время с тем сравнить? И фототехника цифровая в райотделе появилась, и видеотехника. Так что развиваемся помаленьку, слава Богу.

«Слава Богу». Кобзарь улыбнулся, вспомнив, как месяц назад его коллега Вовка Михайловский прикрепил под портретом родоначальника украинской экспертно-криминалистической службы Рудого3 молитву. Где он ее взял? Неизвестно. Может, сам придумал. Может, кто поделился. Закатив глаза кверху, говорит: снизошла. Прикрепил и начал методично читать: «Отче нашей криминалистики!4 Да святится имя твое, да будет ярок свет учений твоих, да будет воля твоя на проведение экспертиз и исследований детьми твоими неразумными, ментовскими. Молимся, чтобы хлеба нашего повседневного, сотворенного руками бандитскими, из году в год меньше становилося. Отпусти же нам грехи наши, ежели таковые имеются, как и мы отпускаем, кому что положено. И не считай зазорным напоминать нам, что мы лучшие, ибо и так знаем, что каждое второе преступление раскрывается при нашем участии. Но избавь нас от лукавого, который старается не замечать всего этого. АМИНЬ!».

Она, молитва эта, и по сей день висит на том же месте, под портретом, хоть капитан милиции Вячеслав Громыко, или просто Слава, их начальник отделения, уже несколько раз говорил, чтобы сняли. Говорил, но не особо настаивал. Самому снять в облом, что ли, если так уж хочется (это такой у Вовки лексикон). А может, и не хочет он, чтоб ее убирали, а так больше для порядка напоминает. Вовка в ответ возмущается: зачем снимать, кому она мешает, что в ней не так написано. Каждый день мимо ее проходишь и – хочешь-не хочешь – мимолетом глянешь. Вот так незаметно она в мозгах и отпечаталась.

– Здравия желаю, Алексей Иванович!

Это Саша Бойко, молоденький лейтенант из дежурной части, лишь полгода назад академию внутренних дел закончил, теперь тоже в райотделе работает. Пообвыкся уже на новом месте, но, видать, называть Кобзаря по имени и на «ты», или хотя бы просто по отчеству, язык не поворачивается. Что ни говори, следующее поколение. Хотя Алексей Иванович, если честно, на это вообще внимания не обращает. Как-то в милицейской среде понятие возраста несколько нивелируется, приобретая порой скрытые формы, в которых мирно соседствуют равноправие и уважение. Вон Вовка Михайловский тоже больше чем на десяток лет его моложе, а сразу, при знакомстве, по-простому – на «ты» и «Иваныч». Нормально. Одно ж дело делаем, в одной конторе работаем, товарищи, как сказали бы в не такие уж и далекие советские времена.

– Привет, привет, Саня. Ты, как всегда, официально? Хотя, конечно, приятно видеть в милиции воспитанного человека.

– А как же, Алексей Иванович, – Саша смущенно улыбается, пожимает плечами и тут же намеревается высказаться не только от себя, но, по всей видимости, и от всего своего поколения, – Мы старших товарищей уважаем, нас так учили. Да и, в общем-то, служба есть служба.

– Ну да, ну да, конечно.

Скрывая добродушную улыбку, соглашается Кобзарь, берет протянутые дежурным ключи от кабинета и направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.

Впереди – сутки работы в следственно-оперативной группе.

– Амбал, смотри, они уже закрываться хотят. Уже последних выгоняют. Чего тормозишь?

Шнур заметно нервничал, вплотную придвинувшись к Амбалу и часто дыша ему прямо в ухо. Тот ничего не ответил, лишь молча, не поворачивая головы, грубо обхватил своей широкой ладонью в грязной перчатке его лицо и резко оттолкнул. От неожиданности Шнур резко опрокинулся назад – вязаная шапочка сползла на затылок. Он подхватил ее рукой, а затем начал усердно тереть лоб, нос, подбородок, на которых, ему казалось, отпечаталась огромная пятерня Амбала.

– Заглохни, падло! – медленно повернув к нему голову, злобно прошипел Амбал.

Шнур обиженно потянул носом воздух, глянул на широкий затылок ватажка, вновь натянул шапочку на голову и, отодвинувшись в сторону, затих. В последнее время он часто задавал себе вопрос: как возник в их с Гурей судьбах этот огромный, властный, жестокий, дерзкий, не терпящий возражений человек. И сам себе не мог на него ответить. Да как-то внезапно, мгновенно, вдруг. Просто однажды зашел в сельскую забегаловку5, в которой они «отдыхали», балуясь пивком. Даже не зашел, а ввалился. Ввалился в их жизнь, сразу же задавив своим напором, непробиваемостью, своей бешеной бычьей натурой.

– На что пьем, мужики? – запросто сказал он, подсаживаясь к их столику.

– На заработанные, – глядя слегка посоловевшими глазами на подошедшего, непринужденно, насколько он мог это изобразить, ответил Гуря.

Он ответил сразу же, без раздумий, выбросив из себя эти слова, как пружина выбрасывает зловеще-привлекательного чертенка с красными рожками из коробки. Чувствовалось, что эту фразу ему приходится систематически вставлять в свою скудную речь, доведя ее употребление до автоматизма. Незнакомец ухмыльнулся и снова, вполне добродушно, поинтересовался:

– Местные?

– У-г-у, – это уже Шнур. Протянул незамысловатое междометие, всем своим видом и интонацией показывая, что это же и так понятно, зачем спрашивать.

Незнакомец не отставал:

– Значит, аборигены. Ну, чем зарабатываете, аборигены? Горбом или башкой? А может, еще чем?

У аборигенов в тот момент, видимо, не нашлось заготовленного ответа или элементарно не хватило фантазии, чтобы достойно ответить назойливому незнакомцу, который, небось, одного только и хотел, чтобы упасть на хвост. Не дождавшись ответа, чужак снова насмешливо улыбнулся, опустил свою тяжелую руку на плечо Шнура и, вплотную приблизив к его лицу свое, издевательски предположил: