– Тоже мне, – хмыкнул Даня, – раздай под подпись, и вся проблема.

– А вот, понимаешь, проблема. Под подпись, говоришь? – азартно продолжил Леша. – Под подпись – это хорошо, только они-то все безграмотные. Это ж еще в начале девятнадцатого века было. Темнота, безграмотность. Короче, этот англичанин заметил, что у разных людей совершенно разные отпечатки пальцев. Вот и придумал – брать при получении денег у каждого индийца отпечаток пальца. И все! Как отрезало! Хотя, в общем-то, таким способом, например, китайцы, японцы давным-давно пользовались: при разных там сделках вместо подписи отпечаток пальца ставили, короче руку прикладывали. Вроде отсюда и выражение пошло – «руку приложить».

– Нет, вряд ли, – засомневался Даниил. – Я так думаю, что приложить руку – это в челюсть зацедить.

– Ну, не знаю, – не стал спорить Алексей. – Короче, от того англичанина и началось, что у преступников стали брать отпечатки пальцев. Тоже там, в Индии, сначала, а дальше уже постепенно, постепенно и по всему миру.

– Это ж такое надо, бляха-муха, – с глубокомысленным выражением лица произнес Даниил. – На земле живут миллионы, рассыпались кто куда, между ними моря, океаны, и, смотри, ни у каких двух нет одинакового узора на руке.

– Х-ха, – чувствовалось, что Алексею трудно остановиться, – чего только не придумывали: и кислотой папиллярные узоры выжигали, и лезвием срезали – ни фига: заживают и восстанавливаются. А один чудак в Америке, слышь, попался на горячем, его приводят в полицию, хотят взять отпечатки пальцев, а там пусто. Он, конечно, улыбается – что съели. Полицейские в шоке, не поймут, в чем дело.

– И чего? – Даня даже пригнулся, пытаясь заглянуть в глаза Алексея.

– Короче, потом они обследовали его с ног до головы и обнаружили, что по обеим сторонам в области грудной клетки ровно по пять шрамов. Ну, как раз столько кожи вырезано, чтоб ее на руки пересадить. Понял! Вот он, ну не он, а врач, хирург какой-то, кожу с грудной клетки, а там же узоров нет, на пальцы пересадил.

– Супер!

– А баллистика7, например! – не останавливался Лешка. – Вот ты знаешь, что все гильзы, выстрелянные из одного и того же пистолета, имеют абсолютно одинаковые признаки. Ну там, царапины одни и те же, вмятины от бойка. Допустим, совершено преступление в одном городе – стреляли в кого-то, а затем преступники переехали в другой и тоже совершили преступление – убили кого-то другого из того же оружия. Они думают: «А, в разных городах стреляли – никто не разберется». Не тут-то было. Если гильзы на месте преступления нашли, эксперты их сравнят и увидят, что стреляли из одного и того же оружия, а значит, возможно, одни и те же люди. В общем, зацепочка уже появилась. Туда-сюда, преступления объединили – и на убийцу вышли.

Алексей на секунду замолчал, соображая, чем бы еще удивить Даниила, а затем продолжил:

– С баллистикой вообще случай уникальный. Один английский полицейский расследовал убийство. Ну, пулю из трупа вытащили, ему дали в руки: она гладенькая, но снизу небольшой выступ. Он это сразу заметил, думает: «Прошвырнусь-ка я по своим «клиентам» (у них же тоже разные люди в «черных» списках были). Заходят к одному – обыск. И что ты думаешь, находят форму для литья пуль, а в той форме – впадинка. Примерили пулю к форме – точно, его рук дело.

– Признался?

– А куда денется?

– Классно!

– Конечно, классно, – подтвердил Алексей. – Эксперты – это классно! Представляешь, из какой-нибудь мелочи, ну, следа, нитки, пули, даже капли крови можно раскопать целое преступление, найти преступника, припереть его фактами к стенке. Не знаю, как ты, а я балдею. Вот отслужу, попробую на эксперта выучиться.

– Ага, и будешь моих корешей вылавливать, – полушутя-полусерьезно заключил Даниил.

– Да при чем тут, – в который раз повторил свою излюбленную фразу Леша. – А я, думаешь, такой себе тихоня. Мы с пацанами, знаешь, такие хохмы в школе отбрасывали, что только держись. Дело же не в этом. Просто нравится мне эта профессия, эта работа – и все.

Дед Фрол вроде и смотрел на Гурю, но не понимал, что обращаются именно к нему. Его немигающие глаза вот уже на протяжении нескольких минут были направлены в одну точку.

– Здорово, дед. Как дела?

Именно эти слова произнес Гуря, увидев своего восьмидесятитрехлетнего соседа в местной забегаловке. Но, поняв, что тот никак не реагирует ни на движения, ни на слова, он чуть отодвинул в сторону прислоненную к столу дубовую палку и молча присел на стул рядом. Гуря знал – такое с дедом Фролом случается. Временами, правда, но случается.

Палка, с которой Фрол не расставался уже добрых лет сорок, была ему нужна вовсе не для опоры. Высокого роста, худой, с короткими седыми волосами и острым, несколько длинноватым носом, несмотря на свой возраст, внешне он выглядел бодрячком. Но было одно обстоятельство, о котором все в селе, конечно же, знали. Это обстоятельство – серьезная контузия Фрола во время войны, которая впоследствии наложила отпечаток на всю его дальнейшую судьбу.

Будучи уже тридцатилетним мужчиной оказался Фрол Устинович Шапорда на фронте, да еще и в самой гуще событий. А вот повоевать пришлось всего-то каких-нибудь несколько месяцев. Не повезло. А может, и повезло. Это как посмотреть.

Вернулся в родные места он уже после войны. Где был, где скитался, так и осталось для односельчан загадкой. Поначалу перенесенное на войне потрясение практически не сказывалось на его жизни, суждениях, поступках. Благодаря навыкам, полученным от отца еще в детстве, он очень скоро заслужил славу столярных дел мастера. Мог, например, Фрол при помощи нехитрого инструмента, изготовленного, кстати, своими руками, такие узоры на наличниках соорудить, что многие просто диву давались. Хотя сам-то он это называл баловством. Время тогда требовало не каких-то изысканных наличников, а элементарных построек, домов в его родном селе, которое, пережило целых три года оккупации.

Вот и нашлось применение золотым рукам Фрола. Да что говорить, не один односельчанин, даже через годы и десятилетия, прошедшие с тех, послевоенных, лет, вспоминал добрым словом Фрола, приложившего руку чуть ли к каждому срубу, появившемуся в те времена в селе.

А, впрочем, что здесь удивительного? В первый после войны год население Рудни составляли одни бабы, старики да детвора. Ну и еще несколько десятков мужиков, чьи судьбы во многом напоминали судьбу самого Фрола.

Помогал он всем, можно сказать, бескорыстно, чем заслужил и почет, и уважение. Впрочем, иначе и быть не могло. Война сроднила односельчан, сделала одной дружной семьей: вместе отмечали праздники, вместе провожали в последний путь ушед-ших в царствие небесное, вместе оплакивали погибших на войне, вместе трудились.

Дефицит мужской половины руднян обнаружился довольно скоро. И не только потому, что для восстановления отощавшего хозяйства очень понадобились мужские руки, но и потому, что война, как ни пыталась, не смогла убить в людях те извечные чувства, данные Господом, которые притягивают друг к другу мужчину и женщину, заставляют их любить, растить потомство.

Несколько лет после возвращения с войны Фрол умышленно старался уходить от всего этого, ища отдушину в труде. Где-то в глубине души ощущая страшную занозу душевной болезни, неполноценности, которая нет-нет, а когда-нибудь возьмет да и уколет его в самое сердце, он подавлял в себе зов природы, все, что так упрямо рвалось наружу.

Рвалось-рвалось, да и вырвалось. Вырвалось благодаря местной солдатке Настасье, так и не дождавшейся с войны своего муженька, с которым и пожить-то не удалось, как следует. Какой-нибудь месяц-два до того, как кривая телега, запряженная парой лошадей, в сорок первом увезла его и еще четверых односельчан в неизвестность.