- В чем не уверен?

- В агрессивности.

- Ты поглупел, Мозг!

- Я не поглупел, мне недостает информации, Ло.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Робот, красный, как помидор, упал, закатился в речку и подпрыгнул над водой со страшным грохотом. Вверх туго ударила струя пара. Несколько раз раскаленный шар ложился на воду и выскакивал из нее. Наконец, он закачался, крутясь, и прибился к берегу, волна откатила его назад, и мертвый автомат поплыл неспешно вниз по течению. Речка же долго еще качалась-выплескивалась на береги опадала, обнажая замутненное дно. В пене переваливались оглушенные рыбки, напоминающие по форме ущербную луну. Волны выбрасывали растерзанную траву и гальку.

- Робот из тугоплавкого материала, - сказал Мозг. - Расплавить его может лишь специальная печь.

- Да, дела!

На купол гондолы с различимым стуком посыпались стрекотухи, они падали, будто слепой дождь на жестяную крышу. Я часто слышал такой стук, когда жил со старым казахом в степи и пас коней. Слитой шелест дождя, капли на окне, прокладывающие ломкие дорожки, аромат мокрого поля... Все это вызывало во мне острую любовь к сущему, и я начинал думать о том, что предназначение человека гораздо выше, чем просто дышать, роднясь с Землей, что мы перед кем-то виноваты и кому-то или чему-то очень обязаны своим благополучием. Это были грустные мысли. Похоже, о том же думал и мой казах: взгляд, его застывал, глаза меркло блестели в сумерках. В дождь мне всегда хотелось спать. Вот и сейчас голову мою начал кутать туман, и почудилось, будто бегу рядом с лошадью, окунаясь лицом в ее жесткую гриву. Под копытами содрогается земля, в ушах гудит ветерок... Я, кажется, и взаправду прилег на тахту в холле, и разбудил меня громовой голос. Представьте, Мозг орал песню, которой я научил его на досуге:

... Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные Стеньки Разина челны...

- Эй, Голова, что с тобой?

Мозг старательно выводил слова, и от его железного голоса лопались перепонки.

- Прошу прекратить, слышишь!

Никакого впечатления.

Купол гондолы сплошь застилали теперь стрекотухи Это неопасно, пусть себе ползают. Однако тут же безмятежность моя улетучилась я заметил, что по куполу стекает зеленая слизь, выделяемая незваными гостями. "К чему бы такое?"

- Голова!

Песня кончилась, и наступила тишина - нестойкая и тревожная, в холле вспыхнули светильники, потому что крылатые разбойники совсем застили солнце.

- Голова, ты слышишь меня?

- Плохо.

- Как это - плохо?

- ...Есть письмо, Ло. По программе я должен был передать тебе его позже, но я добрый, могу и сей минут прочитать, если ты выслушаешь меня со вниманием и благосклонно. Если ты в подходящем настроении. И вообще...

- Что значит "вообще"?

- Ничего не значит.

- Голова, у тебя разладилась система?

- Ничуть не бывало - у меня полный порядок, я весел и великодушен, петь хочу, а песням ты меня не научил. Я весел и добр, в отличие от тебя.

Железная башка верно подметила: я был невесел и недобр - в душу мою заползала, разливалась во мне черная тоска. По-прежнему клонило в сон. Некоторое время я еще боролся с дремой, потом плашмя упал на тахту и с мучительным усилием подтянул под голову подушку. Я спал и не спал. Это было странное состояние. Глухо, но и отчетливо, как сквозь воду, слышал я голос. Мозг читал письмо:

"Логвину-младшему от Логвина-старшего.

Мальчик мой!

Расстались мы сухо, но я буду вспоминать о тебе часто и до конца дней своих. Я виноват перед тобой - у меня всегда недоставало времени, чтобы просто посидеть рядом с тобой и помолчать. А если уж честно, то я избегал тебя, чтобы не читать наставлений, потому как боялся увидеть в итоге своего племянника, которым втайне гордился и горжусь, таким, как все, - в меру вежливым, в меру любопытным, в меру любящим..."

...Я спал и не спал. Я по-прежнему слышал Голову, но отдаленно, глухо и уже не воспринимал слов. Откуда-то, из клубящейся глубины, кто-то стучался ко мне:

- Открой! Открой и впусти!

Без удивления и без радости стало понятно: в гондолу просится королева Марго - заглавная стрекотуха. Не могу утверждать и теперь, вставал ли я, открывал ли шлюз гондолы, держал ли на ладони опять холодную и тяжелую королеву. Не могу утверждать также, состоялся ли между нами диалог.

Королева:

- Ты сможешь ответить, кто мы?

- Разве вы сами не можете ответить на этот вопрос? Королева:

- Нет. Мы ищем того, кто создал нас. Мы бессмертны.

- Зачем вы ищите? Королева:

- Тот, кто создал нас, может и ответить.

- Логично. Но зачем тратить столько энергии и времени? Может быть, просто пользоваться тем, что дано? Королева.

- Мы разрушаем и не создаем. Мне дан интеллект, но я не всегда могу удержать свою семью от разрушения. Так не должно быть.

- Опять логично, но коли есть интеллект, должна быть и Добрая воля. Королева:

- Инстинкт или программа часто выше моей воли. А творящий зло не должен знать, что он творит. Тогда есть равновесие. У нас равновесия нет. Мы уходим.

- Куда же? Королева:

- Искать. Покоя и равновесия. Искать свою цель.

- Что ж, ищи, и да обрящешь! Королева:

- Мы уходим еще и потому, что есть ты. Мы не можем сосуществовать.

- Очень жаль, что мы не можем сосуществовать! Прощай. Королева:

- Когда будешь там, где море, найдешь то, что мы оставили тебе.

- А как я найду то, что вы мне оставили? Королева:

- Найдешь.

- Вы вернетесь, когда познаете свое назначение? Королева:

- Нет. Прощай.

- Жалко с тобой расставаться! Откуда вы?

Королева:

- Издалека. Ты найдешь то, что мы оставили тебе.

Прощай. Прощай... прощай... прощай... "Грустно это - расставаться"... Очнулся я с ощущением гнетущей пустоты, разбитый.

- Голова.

- Слушаю, Ло.

- У тебя все в порядке?

- Да, все в порядке.

- А что было?

- Анализирую.

- Та-ак... Хочешь, научу еще одной старинной песне?

- Это необходимо?

- Но ты же сетовал давеча, что научен только одной песне!?

- Разве я сетовал?

- Ну, хорошо, оставим все это. Песня начинается так:

"Люди добрые, поверьте - расставание хуже смерти". "Однако постой, Голова, погоди!" - мне надо было что-то вспомнить, срочно Вспомнить, иначе будет поздно. Я зажал голову руками, согнулся, сидя на тахте, чтобы сосредоточиться. И вот оно явилось: поплыли передо мной строки, написанные вкось стремительным почерком. Лишь самые доверительные документы и вещи интимного свойства пишут у нас от руки, древним способом. Для меня навсегда осталось таинством, каким образом я увидел дядино письмо, оставленное на видеопленке в обширном чреве автоматов. Дядя писал:

"Мальчик мой! Расстались мы холодно, но я буду вспоминать тебя часто и до конца дней своих. Я виноват перед тобой- у меня всегда не доставало времени, чтобы просто посидеть рядом с тобой и помолчать. А уж если совсем честно, то я избегал тебя, чтобы не читать наставлений, потому как боялся увидеть в итоге своего племянника, которым втайне гордился и горжусь, таким, как все, уравновешенным, в меру вежливым, в меру рассудительным и в меру любящим. Равновесие, конечно же, добродетель, но не самого высокого свойства, мальчик мой. Ты мне нравишься больше таким, какой ты есть, - порывистым, горячим, справедливым. Ты родился с талантом редкого свойства: ты болезненно совестлив, понимаешь настоящую красоту, составляющую самую суть вещей, и умеешь страдать. Человечество в наши дни совершенно, мы понимаем искусство и создаем шедевры, но разумом, не душой, и в этом свойстве нашей цивилизации таится немалая опасность. Мы знаем прошлое, но знания наши академичны, мы разучились жалеть и сочувствовать, мы анализируем, легко находим ошибки и просчеты предков и многие их заблуждения объясняем скудостью интеллекта и темнотой, мы совершенно исключаем порыв и страсть, то есть лишаем тело души и плоти. Мне не нравится, что мы теперь лишь любуемся сами собой и отдаляем на неопределенное время вопрос: а что же дальше? Какова наша миссия? В древней древности существовал миф о том, как юноша по имени Нарцисс упивался красотой собственного отражения в воде до тех пор, пока не исчах. То же самое ждет нас, если мы не станем глядеть на звезды и думать о том, что в необъятной Вселенной ждут нас страждущие. Ждут, мальчик мои, и мы должны прийти. В том и есть наше предначертание.