– Какой ты у меня все-таки молодец! Хоть один человек с руками! И в кого ты такой, ума не приложу. Ну, уж не в отца, это ясно как божий день. Тот вечно холодильник с танком путал.

– Не говори ерунду. Он просто жутко тарахтел, вот и все!

– Танк?! Что-то не соображу. Или отец?

– Конечно, танк!

– При чем здесь танк?!

– А холодильник при чем? Или отец?

– Ты меня когда-нибудь с ума сведешь, честное слово! Что за ребенок!

– Чем тебе отец не угодил? Сейчас-то?

– Не твое дело, молодой человек.

– Ты же вроде его любила. Не обижайся.

– Значит, было за что. И что значит это «вроде»? – фыркает, сверкая глазами, Александра Ивановна. – У вас, у молодежи, в моде другие нравы. Знаю я их прекрасно! По телевизору ужас что показывают!

– Ага! По телевизору! А я было подумал…

– Молчи! Вы и понятия не имеете о любви. О настоящей любви, о которой писали наши классики. На уме только мобильные телефоны, фильмы, интернет. Дрянь, короче, всякая!

– Тебе надо бы одну такую маленькую дрянь прикупить. На всякий случай.

– Сто раз я тебе говорила, что мне в нем ничего не видно. Там ноль-три набрать еще умудриться надо, не только вам звонить! Да и звонить им незачем – сдохнешь, пока дождешься.

– Сейчас, ма, есть телефоны, с помощью которых ты книжки могла бы читать. Любые, заметь! Об автодозвоне я уже не говорю. Знаешь, что такое автодозвон?

– Вот молоть чепуху ты горазд! Вот тут тебя хлебом не корми. И не держи меня, пожалуйста, за дуру.

– Давным-давно бы тебе купил. А в интернете ты можешь…

– Молчи ради бога! Мне соседка говорила – Михална, ты ее знаешь, – что интернет мировая помойка. И я ей верю, она зря не скажет.

– Сама небось из нее не вылезает, – скверно улыбается Федя. – Знаем мы таких знойных старушек!

– Вздор! Она очень порядочная женщина.

– Как и все твои подружки.

– А я лично и без интернета вполне благополучно помру.

– И без холодильника с танком. Мы об этом позаботимся, не беспокойся. Не будет этого, знаешь ли, шума и привычной возни. Ты умрешь у нас на руках. А до того наша Надька оставит свою работу и будет приглядывать за тобой до победного конца. Она добрая.

– Скажите на милость! – Александра Ивановна усаживается поудобнее. – Добрая!

– Она тебя любит, ма. Больше, чем я. Правда.

– Мужикам верить нельзя.

– Отцу же верила.

Александра Ивановна молчит. Она разглядывает семейные фотографии, которые расположились на противоположной от нее стене.

– Ма, – тихонько аукает Федя. – Ты что?

– Я? Я-то ничего. А вот двоюродный дед твой… Дмитрий Иванович…

– Что?

Александра Ивановна так внимательно смотрит в глаза сыну, будто без линейки хочет измерить межзрачковое расстояние.

– Что?… А много чего. Тетя Аня, покойная, всю жизнь приговаривала: «Митенька мой, Митенька!» А Митенька, дедушка наш ненаглядный, таки загулял однажды! На сорок-то шестом году жизни! И как, доложу тебе, загулял!

– Запьешь тут. Жизнь тяжелая была, ты сама рассказывала!

– Да он капли в рот не брал!

– А-а-а.

Федя с интересом смотрит на фотографию, где еще не загулявший однажды Дмитрий Иванович склоняет голову в сторону жены, Анны Васильевны, а их сын, совсем еще маленький Коля, Коленька, безмятежно сидит у отца на коленях и качает ножкой. Вглядываясь в открытое лицо Дмитрия Ивановича, Федя отмечает про себя, что такими глазами, как у него, наверное, смотрят из рая праведники на тех, кто мучается в жизни земной. Как-то не верилось и не хотелось верить, что милейший, всеми любимый дед Митя, человек образованный и от природы щедро наделенный не только умом, но и многими талантами, мог заинтересоваться какой-нибудь ударницей труда в конторе, где работал сам. Это было бы шагом неосторожным: нежелательная информация могла легко просочиться и достигнуть ушей Анны Васильевны. Конечно, могли быть и другие варианты. Например, имевшая место быть школьная учительница, совсем еще молоденькая, только-только после педагогического училища. Она, как гласило семейное предание, сама, по-соседски, предложила дать Коленьке несколько уроков по русскому языку, чтобы тот пошел в первый класс не совсем с нуля. Кто знает! Могли, конечно, быть и две-три молодящиеся вдовушки – такие всегда и везде находятся. Такие подвертываются в самый неожиданный момент, как бы нечаянно для самих себя, но не вдруг для остальных, а потом начинают требовать от жертвы невесть чего: мол, давай теперь женись, раз так, и заводится песня, которую всякий нормальный мужик слушать просто не хочет и не может. Сами знаете, как это бывает.

Александра Ивановна тем временем готовит все для чаепития. Над чашками уже вьется пар, печенье веером разложено на блюдце, запах любимого всей семьей малинового варенья распространяется все дальше за пределы кухни, и только тишина, еще так никем и не нарушенная, дает возможность без помехи подумать о самых важных в жизни вещах или, наоборот, заменить знаки вопроса на одну точку и по полной отдохнуть от тревожных мыслей.

Федя теперь с некоторым недоверием разглядывает лица других родственников, расположившихся на фотографиях рядом с той, о которой шла речь выше. Выражения их лиц весьма серьезные. «С такими – думает Федя, – только в разведку ходить», – и поворачивается к матери.

– Вот прям так и загулял?

– Они ведь жили в такой дыре, – вздыхает Александра Ивановна, – что не приведи господь. Все друг друга знали по именам.

– Мам, это неубедительная причина для загула, согласись. Не позавидуешь, конечно, предкам. – Федя качает головой и осторожно, стараясь не обжечься, отхлебывает чай. – Тут на рожи-то смотреть тошно, а они, сердешные, – по именам! Охренеть можно! Я бы точно свихнулся!

– Не надо так говорить. Свихнулся! Никогда так не говори!

– Так это ж бы да кабы – к примеру.

– Лишь бы что-нибудь болтать языком!

– Не лишь бы. – Федя с усилием потягивается, как бы пытаясь удержать всю тяжесть людской молвы, напускает на себя деловой вид и обращается к матери: – У нас остались балкон и покупка краски. С чего начнем?

Но Александра Ивановна явно не собирается переключаться на другую волну.

– Тетя Аня возилась однажды на огороде. Соседка подходит к забору и кричит на всю округу: «Аньк, Аньк, слышь, что говорю! Твой-то, кажись, со Степанной в бор подался!» Тетя Аня сразу и не поняла, говорит: «Что со Степанной?» А та еще громче орет: «Митенька-то твой, говорю, со Степанной в бор подался!»

– И что тетя Аня?

– Соседка, та самая, нам эту историю и рассказала много лет спустя, когда тетя Аня померла.

– Ну?

– Вот тебе и гну. Тетя Аня наша, – в глазах Александры Ивановны мелькнула гордость, – сняла платок, вытерла им пот со лба, опять его повязала и говорит: «Пусть комаров покормят». Сказала – и за мотыгу опять взялась.

– И?

– И?

– Что дальше-то было? – Федя, потрясенный услышанным, ставит чашку на блюдце и смотрит на фотографию. Тетя Аня трогательно жмется к плечу мужа и смотрит в объектив фотоаппарата с такой обезоруживающей простотой, что… – Что тетя Аня ему потом сказала? И этой Степанне?

– Ничего она не сказала. Ни ему, ни Степанне и никому другому.

– Прямо совсем ничего?

– Ни словечка, ни словечка, родимая, не проронила.

– А дед Митя?

– Да кто ж его, деда Митю, знает! Занесла нелегкая куда не следует! И человек ведь хороший! Да что там хороший – чудо какой мужик был. За всю жизнь лучше его не встречала, вот оно как! Правда. До сих пор его люблю, не надышусь. А ты что варенье не пробуешь? Почти год назад варила. Попробуй. Я добавила в него несколько звездочек аниса и чуть-чуть розового перца. Пальчики оближешь. Хоть у матери нормально поешь.

– Дай Наташке рецепт. Она тебе завтра позвонит, а ты продиктуешь.

– Так она ничему не научится, уверяю тебя. Я вот тоже думала, что смогу печь такие же блины, как твоя бабушка. Помнишь ее блины?

– А как же!

– Во-о-от! У матери родной не научилась – вот чем дело кончилось! А ведь столько раз на моих глазах эти самые блины делались! Сколько раз я стояла у сковородки и ждала очередной блин с пылу с жару. Тут ты в меня, тоже горячие любишь. Помогала ей: мазала сковородку растительным маслом, а блины – сливочным… если удавалось его достать. Какие пирожки с капустой она делала, боже мой! Они мне снятся иногда.