В целом комната производит впечатление уютного гнезда, где, невзирая на относительный беспорядок, любая вещь может быть найдена с закрытыми глазами. Всякий предмет здесь либо давний испытанный друг, либо подающий надежды новичок, который со временем запросто может стать душой коллектива.

Звонок в дверь. Старушка перестает бормотать. Звонок повторяется. Секунд через пять старушка встает, надевает тапочки и направляется в прихожую.

– Очки куда-то запропастились, – шепчет она. – На кухне небось. Где тут свет-то, Господи Иисусе! Никогда ничего не найдешь! Да слышу я, слышу! Сколько можно звонить!

На пороге стоит ничем не примечательный молодой человек. Черная футболка, серые джинсы и сандалии на босу ногу.

– Ты, мам, хотя бы цепочку накинула.

Специально надетая улыбка «для мамы» очень гостю идет, но создается впечатление, что именно для его лица она великовата.

– Было бы что брать!

– А как же твоя любимая, вечно юная тефлоновая сковородка?

– Федя, ты сейчас по шее получишь, честное слово. Или по заднице, – бурчит старушка-мама и тянется к сыну. – Дай, поцелую. Что это у тебя за сумка?

Федя, подставляя щеку:

– Немного картошки. Пожаришь? Года три уже ничего не ел.

– Поссорились?

– Вечно тебе про нас мерещатся всякие гадости. Поверь, все супермегаофигенно. – Слова произносятся через футболку, которая явно не желает сниматься. – Утром опаздывал, а днем тоже некогда было. Короче, ма, я в душ, не могу уже. И футболку постираю – вся мокрая.

– Ну, мойся, мойся. Руками собрался стирать?

– Ногами воздерживаюсь. И тебе не советую. Это, мам, – как это у вас, по-русски? – пережитки, понимаешь? Надо уже отвыкать потихоньку. Компьютеры так всех достали, что люди шалеют просто на глазах. Сейчас ручная работа ценится. Вот что дорого-то, вот что любо! А ноги беречь надо! Передвигаться будем на гаджетах каких-нибудь в положении «ноги вверх» – чтобы не затекали. Первое, говорят, средство от варикоза.

– Пороть тебя некому.

– Нет, если ты, конечно, настаиваешь…

– Давай сюда. – Старушка прячет улыбку и берет у сына футболку. – У меня своего тоже накопилось, заодно и постираю. Ты сегодня останешься?

– Пока не знаю. Скорее всего.

– Так, давай я сразу машинку запущу, а потом мойся сколько хочешь.

– Картошку куда бросить?

– Поставь около стола, сама уберу.

Старушка необыкновенно (или наоборот – обыкновенно) ловко заталкивает грязную одежду в стиральную машину и на ощупь включает нужную программу.

– Молодой человек, не растягивай свое мытье на два часа, пожалуйста.

– Пять минут. Обольюсь – и все.

Минут через пятнадцать, закончив основные приготовления к столу, хозяйка располагается у открытого окна для того, чтобы вникнуть в происходящее на автомобильной стоянке посредине двора. Поставленная жариться картошка уже начинает потихоньку посапывать и шипеть на отсутствующего Федора. Он, совершенно не чувствуя за собой вины, жизнерадостно напевает никому не известную мелодию. Отсутствие ритма щедро восполняется громкостью, но на улице оценить это обстоятельство некому: июльская жара доканывает даже самых безбашенных горожан.

Хозяйка внимательно провожает взглядом вкатившуюся на стоянку фиолетовую «девятку», оценивает наряд водителя, каждое его движение и, главное, содержимое вытащенных из машины сумок.

– Что-то поздно приехал.

Создается впечатление, что она дословно знает содержание короткого разговора, происходящего в данный момент между приехавшим и показавшим из окна будки свою загоревшую лысину сторожем.

Тетка серьезная, что и говорить. Все знали ее, с немногими оговорками, как человека, которого в этой жизни на какие-либо действия могли вдохновить только сын, внучка от дочки, два внука от сына, восьмилетняя девочка, живущая двумя этажами ниже, стиральная машинка и пылесос. В одежде ей симпатизировали черно-белые цвета с вкраплениями серого, что многими определялось как трезвость ума, порядочность и менталитет работника управленческого аппарата, в котором она действительно проработала около пятнадцати лет очень даже уважаемой мелкой сошкой. Звали ее Александра Ивановна. Урожденная Немчина. Муж, Лев Самойлович Нюссер, скоропостижно умерший несколько лет назад, всю жизнь пахал зубным врачом, безуспешно пытаясь совместить работу с воспитанием сына и дочери. Профессиональный долг почти всегда ставился выше семейных забот, так что совместительство не давало желаемого результата. Виноваты были его желание ничего не делать – он называл это природной мягкостью – и рассудительность. Сочетание таких качеств в России нередкое явление. Ругань, бесконечные наставления и напоминания, вечерние разговоры начистоту, звонки воспитателям, преподавателям и родителям одноклассников детей полностью ложились на женские плечи. К перечисленному стоит добавить посещения сберкассы при оплате коммунальных услуг, бесконечные стирки и глажки, приготовление пищи, мойка посуды, вызовы сантехников, электриков со всеми вытекающими последствиями, самостоятельные мелкие ремонты мебели и бытовой техники. Левушка, как она его называла, будучи дантистом от Бога – пациенты его просто обожали, – был далек от жизненной текучки так же, как детство от старости или лунатик от луны, если угодно. Характер имел спокойный и никогда никого не обижал, даже жену. Александра же Ивановна, напротив, имела нрав вспыльчивый, строптивый и неугомонный. До всего ей было дело, во все она старалась внести свою посильную (непосильную) лепту, частенько и тогда, когда ее об этом не просили. Домашние, отдавая должное ее полководческому таланту, тем не менее, чаще всего избегали просить у нее совета и помощи, дабы дело не зашло слишком далеко, да и чтобы в очередной семейной разборке не наломать дров, так как и сами были далеко не ангелы. После смерти Левушки Александра Ивановна заметно сдала, что скоро сказалось на ее отношениях с дочерью и сыном: она панически боялась потерять то последнее, что у нее осталось – ненаглядного первенца Федю и появившуюся на свет четырьмя годами позже девочку Надю, к моменту описываемых событий превратившуюся в двадцатипятилетнюю мадам со своими планами на жизнь, в которые родственники совершенно не вписывались. Если Федя приезжал к матери приблизительно раз в неделю, особенно после смерти отца, то ее приезды были скорее редкостью. Она, как и Федя, жила отдельно от матери, но жизнь недавней девочки Нади сложилась не так благополучно, как у брата. Немолодой уже человек, с которым она жила гражданским браком, принес ей, кроме очаровательной дочки, больше огорчений, чем радости. Алкоголь и добровольная безработица так называемого мужа сделали ее существование почти невыносимым. Жили они в ближайшем Подмосковье, а работать Наде приходилось в Москве – с трудоустройством гораздо проще и зарплаты повыше. Специальность программиста позволяла ей брать заказы от разных фирм и частных лиц на дом. Что именно держало цветущую женщину, имеющую реальную возможность карьерного роста, около этого человека, для Александры Ивановны было поистине мучительной загадкой.

– Я же говорил, что быстро.

Федя стоит в дверях кухни и активно вытирает полотенцем голову.

– Твоя одежда в шкафу. Там твои старые шорты, я на них как-то натыкалась. В общем, найдешь, – наставляет Александра Ивановна.

Тарелки уже на столе. Из совсем старенького польского холодильника «Helkama» появляются малосольные огурцы, кетчуп «Heinz» и мелко нарезанная селедка.

– Нашел?

– Просто сказка! По-моему, они мне очень идут, – с фальшивой неуверенностью бормочет Федя. Он растягивает в разные стороны штанины, превращая тем самым обычные джинсовые шорты в оригинальные джинсовые шорты-галифе.

– Ты на диете сидишь? Кожа да кости. И это ребенок, которым восхищался весь роддом!

– Я весил тогда четыре с половиной. Сегодня мой вес достигает почти девятиста килограмм ровно. Так что можешь гордиться мной, как прежде.

– Хлеб будешь?