– А я… – Мистер Хук запнулся, покраснел. – Я, знаете, догадался лишь недавно. Собственно, поэтому я и здесь, мистер Шлоссман.

– Тоже сопоставили данные из тогдашних газет?

– Одна… кхм… знакомая… Она увлекается древними авторами. И любит цитировать, знаете, к месту и не к месту. И вот через день или два после того, как я прочел о тех трех убийствах, я услышал от нее это имя – Буджум – и… У меня такое бывает: просто понимаешь – вот оно! Дальше все было просто: все-таки у меня есть доступ к полицейским архивам, не забывайте. Десять случаев убийства с изнасилованием. Искалеченные тела, изуродованные лица. Все подстроено так, будто орудовал дикий зверь. Но консультанты из Музея естественной истории и Королевского зоопарка в один голос утверждали: подобных зверей не существует, просто не может существовать. Пропорции, сочетание предположительных когтей, бивней, рогов, которыми наносились удары…

Мистер Шлоссман опустился на стул напротив детектива, покачал головой:

– Я знал только о пяти. И те мерзавцы были причастны к двум, я прочел это в сознании у Карпентера.

– Некоторые данные полиция скрывала, а еще о двух я узнал недавно – когда сопоставлял записи в архивах, пытаясь понять, почему вы все-таки отправились сюда.

– Теперь знаете. – Фокусник откинулся, уперся плечами в стенку грубо сколоченного шкафа. Та под ним чуть скрипнула. – Доказательств нет и не будет, закон здесь бессилен.

Он помолчал, глядя на инспектора и что-то решая.

– Я не хочу прибегать… к крайним мерам. Если уж начистоту – собирался, но… Вы хороший человек, мистер Хук. Не заставляйте меня брать лишний грех на душу. Не мешайте мне. Скайвал прибывает завтра вечером, – сказал наконец. – Улетайте, инспектор, сделайте милость. Дальнейшее… уже моя забота.

Инспектор аккуратно взял с тарелки кусок мясного пирога и откусил. Он жевал, глядя в окно на двух обнаженных до пояса каторжников, которые вытаскивали из бочек белые, сверкавшие в свете фонарей черепа лысых койотов. Черепа скалились кривыми, сильно выдававшимися вперед резцами, таращились черными провалами глазниц. Каторжники щетками сметали с черепов остатки стружек и кожеедовых личинок.

Возле бочек Ларри Лопух с приятелями подкармливали песчаную совку. Вообще-то она должна была до осени находиться в спячке, в этой своей ячейке, которую выгрызла в бамдубовом дереве. Первые дожди размочили бы «цемент», превратили в жидкую грязь, – и совка проснулась бы. Теперь она, разбуженная раньше срока, вяло ползала по стальной клеточке, иногда взмахивала крыльями. На нее брызгали водой, протягивали сквозь прутья кусочки хлеба, сырого мяса и овощей. Совка деликатно брала их передними лапками, подносила ко рту и отщипывала по кусочку. Иногда вздыхала, иногда попискивала. Шевелила перистыми усиками.

– Знаете, я почти поверил вам, мистер Шлоссман. – Он сделал глоток из чашки, отставил ее, поднялся. – Есть только одна загвоздка. Я слышал ваш разговор с Поллардом. Вот в этой самой комнате, перед обедом. Об ошибках, которые кто только ни совершал. И о том, что два взрослых человека всегда смогут договориться. – Мистер Хук посмотрел в упор на фокусника. – Допускаю, что обстоятельства меняются – и люди тоже. Убийца может стать образцовым членом общества. Безутешный от горя отец – простить его, даже пожать ему руку. А потом, когда выяснится, что старое дело разворошили…

Незаметным, почти змеиным движением мистер Шлоссман поднялся и наклонился вплотную к инспектору. Лицо его исказилось, глаза сузились.

– Осторожнее, мистер Хук. Следите за тем, что говорите.

– Вы угрожаете мне, мистер Шлоссман?

Тот помотал головой – словно громадный пес, отгоняющий настырную муху. Встопорщил черную бороду.

– А я ведь снова недооценил вас, инспектор! Черт возьми, кто бы мог догадаться!..

Он развернулся, в два шага оказался возле двери и запер ее на ключ.

Мистер Хук даже не шелохнулся: стоял у окна, наблюдал за хозяином.

Тот молча вошел в спальню, присел у тумбочки. Ящики не выдвигал, но в руке его, словно из ниоткуда, оказались револьвер и плоская серая коробочка.

Фокусник встал перед мистером Хуком, положил коробочку рядом с его чашкой. Пальцем откинул крышку – под ней оказался всего один предмет.

Пилюля ярко-оранжевого цвета, с насечкой, разделяющей ее надвое.

– Ладно, – сказал мистер Шлоссман. – Вы это заслужили, инспектор. Поговорим начистоту.

Позднее в своем докладе, посвященном инциденту в Плевке, детектив-инспектор Джон Хук отмечал: предполагать, что оный инцидент случится, не было ни малейших оснований. Оба подозреваемых в один голос утверждали, что не имеют претензий друг к другу, более того – помощник шерифа, господин Питер Поллард, попросил инженера и по совместительству – иллюзиониста колонии, мистера Шлоссмана, об услуге: выступить на празднике его, мистера Полларда, Обнуления – и получил согласие. Означенные господа в течение всего пребывания в колонии отличились примерным поведением, отсутствием административных взысканий, мягким нравом. Поэтому то, что произошло в субботу, двадцать второго июля восемьсот шестьдесят первого года, шокировало всех без исключения колонистов – и осужденных, и полноправных граждан.

Разумеется, как и полагается, доклад детектива-инспектора был лаконичен и содержал лишь значимые факты. Именно поэтому в нем, к примеру, не упоминалось, что погода в тот день была на удивление приятной. Задалась, как говорится, с самого утра: солнечная, но в меру прохладная, даже с легкими тучками на небе. Суббота у большинства осужденных была свободным днем, так что в предвкушении они потянулись на площадь сразу после завтрака. Там уже стояли столы, но пока пустые, и помост – но с плотными ширмами со всех четырех сторон и новенькими черепами койотов на пиках. Что творилось за ширмами, никто не знал, и это было особым наслаждением – гадать и предвкушать.

Ближе к полудню приехали первые телеги с угощением: вином, хлебом, фруктами. Таким-то летом здесь все это стоило немало, и люди знали: шериф Эйслер оплатил львиную долю угощения из своего кармана. Зятя он уважал, а уж в дочке и внуке – души не чаял. Вдобавок для Эйслера и губернатора это был удобный случай показать, что любой может выйти из минуса в ноль, построить жизнь заново.

Шерифу подали Черную книгу, Эйслер внес соответствующие изменения в статус мистера Полларда, вскинул раскрытый разворот, чтобы все видели. Затем взял клещи и самолично перекусил дужки замочка, скреплявшего ошейник. Похлопал, пожал руку зятю. Тот был, пожалуй, слегка на взводе, но понять можно: такое событие!

Все требовали: «Слово! Слово!» – и Питер Нос-По-Ветру действительно сказал нечто вроде речи, короткой и прочувствованной, без всяких там соплей. Потом многие говорили, дескать, он был-таки слегка не в себе, – но врать задним числом все горазды.

После вышли музыканты, отыграли свое, и приняли их хорошо, под выпивку и закуску-то. Только все ждали следующего номера. Ждали Дэвида Ловкача.

Тот подошел к помосту небрежной своей походочкой. Перед тем как подняться по ступенькам, расстегнул и отдал одному из парней Полларда, Усатому Биллу, перевязь с револьвером. Потом похлопал себя по карманам, сунул руку под бороду – вытащил второй револьвер и тоже вручил Биллу – под восторженный рев толпы, поскольку револьвер-то оказался Биллов. А Шлоссман уже стоял на помосте – там он шлепнул себя ладонью по лбу, дескать, вот же память дырявая, – и в ладони этой оказался, представьте себе, третий револьвер, револьвер Стиви Медведя.

Ну, и дальше пошла потеха. Началось-то с обычных трюков: монеты из-за уха, лассовёртки из пустого кувшина… публика в конце концов засвистела и стала требовать большего. Она к тому времени уже изрядно угостилась вином и жаждала настоящих развлечений.

Тогда на помосте появился тот чертов ящик. Позднее многие признавались: у них словно холодком по коже потянуло, когда его увидели.