– Одни тут, как я посмотрю, герои да мученики, – проворчал Железный Генерал, а потом заморозил гортань Бирзинни.

Встал. Посчитал до трех. Вышел на балкон.

Небо взорвалось Генералом. Он смел звезды, луну, тучи. Был только он. Огромная, угловатая фигура в квази-урвитском доспехе; ужас в металле и полотне на фоне космоса. Когда он открыл рот, от силы его слов начали облетать листья с деревьев.

– Гавранцы! Граждане Империи! Правлению изменников настал конец! Заговорщики попали в руки справедливости, и кара их не минует!

Бирзинни, согнутый психокинетическими полями в бараний рог, на коленях, с руками, сложенными за спиной, вполз на балкон. Железный Генерал схватил его за волосы, вздернул голову повыше, показывая в небе над городом лицо бывшего первого министра. Бирзинни кривился в гримасе бессильной ярости, щерил сжатые зубы, по-волчьи щурил глаз.

Жарный ждал, пока улицы наполнятся обитателями. Подождал еще немного – опоздавших в других городах, о реакции в которых он не знал.

– Вот изменник! Вот убийца короля Богумила!

Народ зарычал.

– Что мне сделать с убийцей короля? Достойно ли даровать ему жизнь?

Народ зарычал. Выкрикиваемых слов было не разобрать, но интенция была очевидной.

Генерал поднял левую руку. Из нее выстрелил клинок ослепительной белизны – небо запылало светом, что был мощнее солнечного, Чурма превратилась в лабиринт света и тени. Генерал взмахнул рукой и отрубил Бирзинни голову. Клинок исчез. Ослепленные, лишь через несколько мгновений люди увидели вскинутую в правой руке Жарного голову; хотя и опаленная огнем магического клинка, она истекала кровью. Железный Генерал стоял неподвижно с поднятой рукой. Серая статуя. Кровь капала.

Народ снова рычал.

– Смерть всем врагам Империи! – крикнул Жарный.

– Смеееерть!!

– Смерть Птаху!

– Смеееерть!!

– Я – Железный Генерал, последний из Варжадов! – Он отшвырнул голову Бирзинни. Из недр комнаты вылетели корона и красно-золотой плащ. Корона медленно опустилась на голову Жарного, плащ застегнулся на его доспехе, стек по небосклону мягкими складками. – Я сотру врагов! Верну земли! Возвращу времена прежней славы! Клянусь своей честью!!

Народ рычал.

Лето восемьсот шестьдесят первое после Падения-С-Небес ознаменовалось на Виктории неслыханной засухой. Газеты в метрополии пестрели советами о том, как уберечься от солнечного удара, аналитики предрекали стремительный рост цен на фрукты и пряности, кликуши сулили скорый конец света.

В Хокингленде пряности не добывали, а как уберечься от солнечного удара, знали и без газет. Шериф Эйслер с ведома губернатора временно изменил распорядок: теперь в самое жаркое время суток у каторжников было два свободных от работ часа. Что же до судного дня – многие в Хокингленде приняли бы известие о его приближении если не с радостью, то уж по крайней мере с облегчением. Как сказал своей супруге мистер Колин Мур, игрушечных дел мастер: «Если поджариваться живьем, так хотя бы мотая срок, а не впустую».

В этом июле жители Плевка поглядывали на небо чаще, чем за весь предыдущий год. Прикрывали глаза ладонью, искали хотя бы намек на облачко. Но единственной точкой, появившейся на горизонте, был скайвал «Нетерпеливый». Вопреки своему имени кит впервые прилетел с опозданием на полдня – то есть в самую жару, когда и разгрузить-то его было некому. Големов в Плевок – как и в остальные колонии – отродясь не завозили, так что старший помощник шерифа, Питер Поллард, отправил в бараки гонца; законный отдых каторжников был прерван, и те с ворчанием двинулись на холм, к китовому причалу.

Сам мистер Поллард туда прибыл даже прежде, чем они. Сидел на страусе, задумчиво поигрывал поводьями. Сегодня ему оседлали Красавчика – злобную тварь гнедой масти, с широченным зубастым клювом и мощными лапами. Красавчик глядел из-под полуопущенных век на сновавших туда-сюда каторжников, иногда топорщил перья на хвосте. Молчал, разумеется: язык ему укоротили сразу после вылупления.

Питер Поллард на грузчиков даже не взглянул – его интересовали пассажиры. Было их не так уж много: несколько торговых агентов, приехавших договариваться об очередных партиях бамдубовой древесины, нью-лондонский газетчик, стайка будущих обитательниц Сахарного Домика да новый ветеринар вместо убитого в пьяной драке мистера Долана.

Каторжники такому интересу к гостям не удивлялись. Мистер Поллард стал помощником шерифа Эйслера не только благодаря могучему телосложению. И кличку свою – Питер Нос-По-Ветру – получил заслуженно: уж он-то всегда знал, где подстелить сенца.

Шериф два дня как был в Миражных Пустошах, вместе с рейнджерами выслеживал лысых койотов – стаю, что пришла из-за Ножа и пару раз уже нападала на людей. Ну а мистер Поллард, значит, остался в городке за старшего и намеревался как следует приглядеться к новоприбывшим.

Сидел он, чуть откинувшись в седле и надвинув на лоб выцветшую свою шляпу с витой бахромой вдоль полей. Его черные крупные глаза оставались в тени, и обветренный лоб тоже, и широкие острые скулы. Губы он держал плотно стиснутыми, лишь иногда ворочал нижней челюстью – словно передвигал туда-сюда массивную пепельницу. Он выглядел старше своих тридцати, но это никого здесь не удивляло: в Хокингленде, говорили местные, год идет за два, так что теорию относительности постигаешь на собственной шкуре.

Между тем последний из пассажиров покинул борт скайвала. Питер Поллард сплюнул, отправил в рот следующую порцию жевательного табака и подозвал к себе Ларри – одного из мальчишек, пристроившихся в тени складов. Ларри почесал уши – громадные, точно листья зонтичного лопуха, – неохотно оставил свою тачку и подошел.

Именно в этот момент кит взмахнул щупальцами, протяжно вздохнул и избавился от содержимого своего желудка; остальные мальчишки, азартно вскрикнув, рванули наперегонки к добыче. Поскрипывали тачки и возки, громыхали в них самодельные лопаты, мелькали в воздухе сбитые коленки, расцарапанные локти.

– Иди, – сказал Поллард. – Я доплачу. И не забудь: спроси у капитана, кто и чем именно. В подробностях.

Ларри снова вцепился в уши, дернул, скорчил зверскую рожу – и загрохотал каблуками по сходням. Его приятели уже вовсю работали лопатами, надеясь повысить свое благосостояние на несколько пенни. Чтобы увеличить плодородность здешних земель, фермеры готовы были на все; китовый навоз же считался одним из лучших удобрений.

Вернулся Ларри через пару минут – кубарем скатился по сходням за миг до того, как матросы втянули их назад. Кит снова вздохнул (на сей раз без столь ощутимых последствий) и стал подниматься вверх, подальше от убийственной жары.

Выслушав известия, которые доставил мальчишка, мистер Поллард бросил ему монетку, затем добавил еще одну, за молчание, – и направил Красавчика вниз по тропе.

Холм с китовьим причалом возвышался на северо-западной окраине Плевка: отсюда, как на ладони, видны были все пропыленные склады, бараки, казармы, мастерские, Канатная и Золотая улицы, и даже поместье шерифа – там, на дальнем берегу Трясучьего Ручья. Городок вырос в устье залива лет сто назад и с тех пор не слишком увеличился в размерах – да и шансов-то, сказать по правде, не имел. Хокингленд не представлялся Бессмертным сколько-нибудь перспективным ни для планомерного заселения, ни для масштабной добычи ресурсов. Ее Величество эту точку зрения не оспаривала, хотя время от времени засылала сюда своих географов – из тех, кому не находилось работы ни в Дарвинии, ни в Пенроузии. Географы эти делились на две категории. Которые поумнее, быстро смекали, что к чему, и убирались обратно на Остров. Прочие оставались в Хокингленде навсегда: никто не утруждал себя переправкой их тел на родину.

Их – как и прочих покойников – хоронили прямо на полях: закапывали, вбивали пропитанный слюной рыжего кленовца крест, вешали на перекладину две-три трещотки. Когда дул ветер, трещотки вращались и стрекотали, отпугивали жальворон и мелкое зверье. Старый башмачник Том Третье Ухо, опрокинувши на праздник стаканчик-другой, божился, что слышит в этом стрекоте голоса, даже некоторые узнает.