«Это там, где встречаются тот, кто знает, и тот, кому все равно. Тот, кто старше, покажет карты судьбы тому, кто моложе, тому, кто осмелится воспользоваться шансом, дающимся однажды».

Ни у кого из моих знакомых тогда еще не было машины, такси я пользовалась редко, поэтому совершенно не умела садиться в автомобиль: стукалась головой, цеплялась каблуками. Георгий смеялся и повторял свои инструкции: «Сначала попу, потом голову, потом ноги!»

Мне было так уютно рядом с ним на переднем сиденье, я о чем-то беззаботно болтала, даже когда мы ехали по серпантину в горах, хотя вообще-то жутко боюсь высоты. И научилась ругать бестолковых автомобилистов презрительным: «Кантон Во!» – потому что, как объяснил мне Георгий, водители машин с номерными знаками этого кантона, как правило, создают на дороге больше всего проблем.

– Как с тобой хорошо ездить, – сказал он однажды. – Не то что с Оксаной: она все время говорит, что я веду не так, что нужно поехать помедленнее или побыстрее, что я резко торможу…

– Ну я же не умею водить! Если уж я села в твою машину, значит, я тебе доверяю. Не стану же я учить машиниста вести паровоз или врачу объяснять, как меня лечить, – ответила я.

На самом деле я просто об этом не думала. Я только смотрела, смотрела на него и на окружающую нас красоту, и душа наполнялась безмятежным счастьем.

Не знаю, вспыхнуло бы во мне такое сильное чувство, если бы не этот антураж: иномарка, волшебная красота кругом, чистые игрушечные города, европейский лоск… За годы работы в Европе Георгий и сам стал европейцем. Это чувствовалось во всем: в манерах, одежде, парфюме, но главное – в его умении комфортно существовать. Он знал, что должен он, а что должны ему. Поэтому нас всегда прекрасно обслуживали в ресторанах, поэтому рядом с ним я чувствовала себя не просто уверенной и защищенной – я была самой красивой женщиной в мире, идущей об руку с самым лучшим в мире мужчиной.

Впрочем, иногда я давала волю своему несносному характеру и пыталась его пошпынять. Но Георгий как-то по-детски обижался, и мы даже ненадолго ссорились. Я потом уже поняла, что вся эта уверенность, весь этот европейский лоск прикрывали какие-то глубоко спрятанные проблемы. Однажды я посмеялась над тем, что утром мы сели в грязную машину. Георгий мне резко высказал все, что думает о женщинах, которых катают целыми днями, а они еще чем-то недовольны, и обиженно надулся. Но через полчаса молчаливой езды мы остановились на заправке, и он помыл свою «тойоту».

Конечно, Георгий не мог провести со мной все эти две недели. Иногда я одна ездила по городу, иногда меня выводила на прогулку или по магазинам Оксана. Оксана… да. Я вообще-то никогда не считала себя особой красавицей. Но рядом с ней, вне зоны действия влюбленного взгляда Георгия, я начинала чувствовать себя замухрышкой. За годы жизни за границей рослая чернобровая одесситка, ни в чем не уступая мужу, стала похожа на европейскую даму, женщину из другого мира, куда мне никогда не войти, хоть я и ношу французское платье. Потому что сидит оно на мне косо. Потому что у меня нет такой холеной бархатной кожи, таких ногтей, похожих на лепестки цветов, таких гладких ароматных подмышек. Да нет, дело даже не в этом… и не в том, что, садясь в машину, я судорожно думаю: «Сначала попу, потом голову, потом ноги». Просто я не умею вот так ходить по улице, спокойно, без напряжения. Не умею сидеть в кафе – уверенно и расслабленно одновременно. Не умею общаться с продавщицами, которые окружают меня, горя желанием помочь выбрать товар. И с официантами. Не могу почувствовать себя в центре вращения окружающей жизни. И в центре внимания мужчины тоже.

Оксана не высказывала никаких возражений против наших с Георгием длительным прогулок вдвоем, но все-таки она, вероятно, что-то почувствовала и повела себя не слишком умно. Когда мы оставались с ней наедине, она постоянно рассказывала мне о том, как сложно жить с Георгием, какой он тяжелый человек. Короче, это ее крест. Очень хотелось сказать ей: «Тогда отдай его мне». Но это было бы глупо. Она, как и Георгий, собиралась нести свой крест дальше. Я прекрасно чувствовала, что в ее бархатных лапках скрыты цепкие коготки. А я даже не умела правильно пить кофе по-венски.

Все, что я могла, это вызваться помочь ей по хозяйству. Она сказала, что терпеть не может гладить рубашки мужа, – и я с наслаждением сделала это вместо нее. Высушенные на балконе, они пахли свежестью и – немножко – его парфюмом.

В один из дней Георгий отвез меня в Веве и сводил на могилу Чаплина и его последней жены Уны. Там он начал рассказывать мне об этой поздней любви великого актера, о девушке, ставшей его женой в восемнадцатилетнем возрасте. Чаплин был старше ее на тридцать шесть лет. «На самом деле это сложно понять. Неужели такая юная девушка может полюбить мужчину, который годится ей в отцы?» – спрашивал Георгий.

Я тогда не знала подробностей этой истории и не могла ответить, что это был самый счастливый брак Чарли, наверное, единственный счастливый его брак. Но мне казались странными сомнения Георгия. Какое значение имеет возраст? Разве это так важно, кому сколько лет?

Тогда я решила, что он сомневается в способности немолодого мужчины быть привлекательным в глазах юной девушки. А сейчас я неожиданно подумала, что он говорил о другом: способна ли юная девушка дотянуться до этого зрелого мужчины, оценить его по достоинству… Его самого, а не его славу, не антураж…

В любом случае он не случайно привез меня туда. В конце концов, мы оба не были страстными поклонниками Чаплина. Но там, возле могилы Чарли и Уны, между нами витало невысказанное. Я взяла Георгия за руку. Однако мы отчего-то не осмелились поцеловаться.

Потом мы вернулись на набережную. Георгий очень хотел сфотографировать меня в сквере около памятника Чаплину. Бронзовый артист стоит прямо на земле, без постамента, и с ним снимаются все, кому не лень. Меня это раздражает, я вообще терпеть не могу фото типа «слева это я», особенно когда подобные снимки есть у каждого туриста с камерой. Но Георгий просто не переносил безлюдья в кадре. Он все время хотел или снять меня на фоне здания, или сам встать в кадр, даже если в масштабах фото вообще было не разглядеть, кто это там маячит в воротах огромной башни. И я не спорила, потому что иначе он обижался. Мне казалось, что ему очень важно было оставить следы нашего присутствия в этих местах. Нашего общего присутствия. Может быть, убедить самого себя в том, что мы существуем. Поэтому я, конечно, послушно встала рядом с Чаплином.

Я тоже была не очень-то уверена в себе. Однажды я даже спросила Георгия, нравлюсь ли ему именно я или ему просто приятно, что рядом молодая женщина… может, даже ничего себе, симпатичная. Он ответил, что я ему, конечно, нравлюсь, да, конечно, ему важна именно я, но как-то получилось это не очень уверенно. И я решила больше не затрагивать эту тему. Мне стало казаться, что он не принимает меня всерьез. Не понимает, что я могу испытывать к нему глубокое чувство, более глубокое, чем предполагалось нашим мимолетным приключением.

Странно, но почему-то сейчас мне хочется спросить себя, тогдашнюю: а любила ли я именно его или просто поддалась очарованию внешнего образа европейского благополучного мужчины, очарованию того мира, который он олицетворял, так же как в детстве, ничего о нем не зная, боготворила в нем романтического героя, покорителя горных вершин? Хотя кто может сказать, что это такое вообще – «любить именно его самого»? Где находится этот самый «сам» и стоит ли пытаться до него докапываться?