До войны представители царствующей фамилии Киев визитами не баловали. Русская армия совершала Заграничный поход, когда в конце марта 1813 года в древний город неожиданно прибыла небольшая кавалькада карет великой княгини Екатерины Павловны в сопровождении эскорта. Любимая сестра императора Александра Первого овдовела несколько месяцев назад[50] и, по совету матушки, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, отправилась в путешествие, которое в какой-то мере должно было ослабить тяжкое горе, выпавшее на долю молодой женщины.

Поклонение святыням помогло восстановить душевные силы, а сердечное участие людей, благоговевших перед именем ее царственного брата и искренне разделявшим ее скорбь, вывело из состояния надрыва и безысходности. Всего одна строка в ее путевых записках посвящена семье князя Ипсиланти, но она дорогого стоит: «милые и чудесные люди».

…Отправляя в начале мая 1816 года в поездку великого князя Николая Павловича, которому к тому времени исполнилось девятнадцать лет, вдовствующая императрица Мария Федоровна начертала ему список городов, в числе которых значился Киев, а также дала наставления, с какими семействами познакомиться. Среди немногих фамилий, «внушавших уважение», значились Раевские и Ипсиланти.

20 мая великий князь дал обед, на котором, судя по его запискам, он сидел рядом с Георгием Ипсиланти, его ровесником. На другой день обед был у Раевского, затем в доме Ипсиланти. Никто тогда не предполагал, что сиживают за столом с будущим российским самодержцем и что некоторые из участников застолья окажутся в противоборствующих лагерях, а судьба сыновей князя Константина и самой Греции будет целиком и полностью зависеть от единственного человека…

Николай Павлович проявил неподдельный интерес к греческой теме, вспомнили тут и неосуществленный «бабкин прожект», и Константина Павловича, несостоявшегося правителя Греции. Как мы убедимся далее, беседы великого князя Николая Павловича и князя Константина Ипсиланти не прошли бесследно.

3 июня великий князь после молебна покинул Киев. Казалось, ничто не предвещало трагической развязки, о которой читаем в дневнике митрополита Серапиона:

«27 июня 1816 года. Господарь молдавский Ипсилантий… скоропостижно скончался в 8 часов утра, на 56 году от роду. Место для погребения было назначено в Георгиевской церкви, в углу за правым клиросом. Могила была вырыта с трудностию по причине оказавшихся под полом каменных стен и большого дикого камня. Погребение было совершено 30 июня.

Тело вынесли из дому господарского против столбовой Никольской церкви при величайшем стечении народа. 15 городских цехов приняли участие в церемонии… Литургия и отпевание были в Софийском соборе. Вдовица-княгиня была в великой скорби».

Разве были бы оказаны такие почести человеку, который попросту доживал свой век вдалеке от родины? Разве служили бы по князю панихиду в одном из древнейших соборов России, если бы он открестился от бед и напастей, отбушевавших в недалеком прошлом? Разве кто-нибудь из горожан мог упрекнуть семейство Ипсиланти в надменном барстве и пренебрежении к обычаям и традициям Киева? Конечно, нет! И потому скорбь по почившему в бозе была неподдельной и искренней.

Александр и Николай почтили светлую память родителя, приехав на сороковины. Ведь от Питера и Пскова до Киева путь немалый.

Вполне справедливо будет сделать отступление. Георгиевская церковь, в самом названии которой заложена победа добра над злом, была построена Ярославом Мудрым в XI веке. Орды Батыя не пощадили ни Киев, ни христианские святыни. Однако, как только тиски татаро-монгольского ига ослабли, церковь трудами подвижников была восстановлена. Спустя год после кончины князя Константина на средства городской казны на могиле было установлено надгробие, а затем наследники князя заказали памятник.

Для богоборческой большевистской власти, питавшейся соками эфемерных западнических учений, высокая духовность и памятливость, уходящие корнями в прошлое, были словно кость в горле. С лозунгом «Бей, круши, ломай, выкручивай шурупчики!» устроители нового мира, одурманенные атеистической ложью, действительно оставляли руины и тлен там, где зиждился русский дух и царила гармония. «Объект культа», Георгиевский храм пал, словно воин, под ударами озверелых вандалов.

«Надгробие Константина Ипсиланти не сохранилось» – вещает один из официальных украинских источников[51]. Байки всё это! Назло наглой силе, судьба даже при таких драматических обстоятельствах хранила место упокоения князя Константина. «Стараниями прогрессивной общественности надгробие и памятник в тридцатых годах перенесли в Успенский собор Киево-Печерской лавры». Фашистские варвары немногим отличались от болшевистских и не оставили от усыпальниц великих предков камня на камне. Каково же было удивление археологов, когда под обломками собора они обнаружили надгробие и памятник господаря Молдавии и Валахии. Находка имела жалкий вид и всё же надежда не покидала реставраторов – и чудо свершилось![52]

Злоключения Ипсилантьевского переулка, название которого появилось сразу же после кончины князя Константина и было официально помещено на карте Киева в 1869 году, продолжаются и по сей день.[53]

…Целую неделю провел в сентябре 1816 года в Киеве император Александр Благословенный. Буйство золотой осени было чарующим. Над Днепром разливался малиновый звон колоколов, радужным блеском сияли маковки церквей и православные кресты, гремели пушечные салюты в честь Его императорского величества, хоры певчих славили российского монарха. Александр Павлович со смирением преклонял колена в крестоцеловании, прикладывался к нетленным мощам русских святых, смиренно выстаивал литургии и выслушивал проповеди.

10 сентября Киев ожидало небывалое зрелище: император устроил смотр войскам, а вечером у корпусного командира генерала Раевского был дан бал. Танцором царь был непревзойденным…

В Георгиевской церкви, где покоился князь Константин Ипсиланти, Александр Первый, увы, побывать не удосужился. Царь своего отношения к людям не менял.

Незадолго до своего отъезда из столицы Российской империи князь Константин Ипсиланти, поблагодарив царя за живое участие в судьбах детей, высказал мысль, под которой готов был бы подписаться каждый из пяти сыновей бывшего господаря Валахии: «В соответствии с принципами, которыми я руководствовался, служа Вашей империи, я служил моей Родине: две цели, которые я всегда считал тождественными».

Задолго до Христа ученик Платона и наставник Александра Македонского, великий греческий философ и ученый Аристотель (384–322 гг. до Р. X.) в понятие «добродетель» вложил неопровержимый смысл: «Добродетель – это способность поступать наилучшим образом во всем, что касается удовольствий и страданий, а порочность – ее противоположность»[54]. Жизнеописание нашего героя, имя которого написано на скрижалях историй России, Греции, Турции и Румынии, невозможно без проникновения в его духовный мир, в котором, как в крынице, отражается способность личности сознательно и твердо следовать добру либо пороку.

Доподлинно известно, что едва вступив на российский престол, Александр I завел особую записную книжицу, в которую заносил имена и фамилии людей, главными качествами которых являлись лояльность и благонадежность. Князь Александр Ипсиланти в этом отношении был безупречен.

Несомненно и то, что «властитель слабый и лукавый», каковым Александр Первый виделся Пушкину в послевоенное время, пытаясь обуздать инакомыслие и недовольство, использовал проверенный способ – создание тайных масонских лож под полицейским надзором и контролируемых изнутри. «Я был масон в ложе Овидия, в Кишиневе, т. е. в той, за которую были уничтожены в России все ложи», – сообщал Пушкин после восстания декабристов В. А. Жуковскому.