На другой день он не позвонил к Лили, отправился в школу в одиночку. Попытался сделать вид, будто бы это вполне естественно, что он в полном одиночестве простаивает у окон, слоняется по отдающему хлоркой коридору, по классу географии, от расстройства толкает выдвижные карты. Каждой клеточкой своего существа он ждал Лили: ну приди же наконец, поинтересуйся, в чем дело. Девчонка заявилась после без четверти девять, когда входить в класс уже не разрешается — это считается опозданием.
— Едва проскочила, — сказала она, улыбнулась ему как ни в чем не бывало и прошла к Новосельским девчонкам. Журка отказывался верить, что этим, по ее мнению, все улажено. Его бросило в жар, по лбу стекали капли пота, он стоял посреди класса и смотрел на Лили. Что могло случиться и чего ждать дальше? Глубоко погруженный в жалость к себе, он очнулся от громкого смеха: девчонки потешались над ним. Журка вытер лоб и отвернулся.
— Имя индейца — Проливной Дождь, — услышал он за спиной голос Эстер. Девочка смеялась, остальные тоже. Журка оглянулся проверить, смеется ли Лили. Попытался приветливо взглянуть на нее — да, и она тоже. Журка весь взмок, пот заливал глаза.
Он направился к выходу, повернул из коридора, все плыло перед глазами. Свежий воздух подействовал приятно, майка прилипла к телу. «Да что же это за чертовщина?» — спросил он, не зная, то ли он сам сказал про себя эту фразу, то ли услышал изнутри. Голос, который ему представился, был низким, глубоким, с хрипотцой.
Он рухнул на скамейку. Опять вытер лоб. Попытался встать — не получилось. Это уже болезнь, подумал он, тяжкая хворь, Лили стала его болезнью, которую необходимо одолеть, избавиться от нее: дальше так продолжаться не может. Он глянул на мастерскую: прежде возле нее сидела Лили, когда он в последний раз строил из себя героя. Тогда она вроде бы даже улыбнулась ему в ответ. Журка наклонился вперед, спрятал лицо в ладонях; стало темно и приятно.
Чья-то рука тряхнула его — властным, величественным касанием, легким как пушинка и в то же время сильным, словно тебя ударили ударом тупым и жгучим, будто заряд тока.
— Пойдем, Журка, — тихо, осторожно произнесла Лили, — иначе прогул схлопочешь.
Журка вскинул глаза, в жилах его струились жар, радость и наслаждение: Лили коснулась его, заговорила с ним — значит, он все-таки важен для нее.
— У тебя беда? — поинтересовалась она.
Журка кивнул:
— По-моему, да.
— Тебе плохо?
Журка тряхнул головой:
— Нет.
— Тогда в чем же дело?
— Не знаю, — ответил Журка. — Не хочу знать.
После обеда Лили спросила, не сердится ли он.
— Где ты была вчера?
Глаза девочки сделались испуганными.
— Шпионишь за мной?
— Просто я сидел в яме, — пристыженно ответил Журка.
— Неправда, — возразила Лили, — я тебя не видела.
Журка оперся о шкафчик со сменной обувью. Его так и подмывало сказать ей что-либо малоприятное.
— Я видел, что ты меня не замечаешь, — сказал он.
Эта фраза принесла ей неожиданное облегчение. Лили рассмеялась.
— А я уж было подумала, ты меня выслеживаешь.
— Дурашка ты, — сказал Журка и улыбнулся.
Но внутренний голос, голос прежнего Журки возмущенно вопил: «Да что же это за комедия такая?! Если надо подлаживаться, подстраиваться, он больше с ней не дружит! К чему все это? И он еще пытается придерживаться шутливого тона! Ведь Лили так и не сказала, где она была!» В конце концов ему же еще пришлось и извиняться за то, что сидел в яме один.
— Почему ты меня не окликнул? — спросила Лили.
Журка удивился. И правда, почему? Он пожал плечами, поскольку и сам не знал, почему не позвал ее. Именно потому же, отчего не зашел за ней утром. Он чувствовал, что нельзя этого делать. И боялся. Лили была такой чужой, мечтательной и грустной, что-то очень расстроило ее, и Журке не хотелось видеть ее такою. Не хотелось знать про ее неурядицы. Он боялся, что ее признание больно ранит его. Он был на месте, ждал ее, значит, наверняка она расстраивалась не из-за него.
— Привет, пока, — сказал Журка и пошел прочь. Двинулся к дому, на велосипеде мчал стоя. Необходимо присмотреть новое место, решил он. Хватит сторожить у кладбищенских ям.
Он отправился на поиски, но у него не было ни малейшей охоты шнырять в районе кладбища или в полях конопли при заводе, да и в садах тоже. Поиски его завершились по возвращении в центр села. Он присел в парке — на спинку скамьи. В центре было гораздо интересней, тут оказалось много людей, и не только стариков. Вот проехал автобус с девчонками-гимназистками из других мест — Журка со страстным интересом, разинув рот, пялился на них. Одна девчонка даже посмеялась над ним, уж очень он их разглядывал. Второй раз за день высмеяли его за то, что он не умеет владеть собой. А как это делается? Как себя вести, если встретишь красивых девушек? Придется научиться, подумал он и решил поупражняться во флегматичном взгляде. Получалось… Если, конечно, не попадалась навстречу красивая девушка. С красавицами не срабатывало. Тогда пялился из всех сил, даже приходилось подниматься, чтобы разглядеть попку. Нет, подумал он, у меня не получится. Но вскоре игра перестала его забавлять, и он просто знай себе глазел по сторонам.
Он увидел ее на углу гастронома. Лили толкала велосипед, разглядывала витрины. В витрине гастронома не было ничего интересного: консервы, чай, жидкость для чистки. Журка понимал, что разглядывать там абсолютно нечего. Сдурела, что ли, девчонка? Видать, совсем чокнулась от своей бурно пробивающейся женственности.
Лили двигалась так, словно под водой или при замедленной съемке. Прогулялась вдоль сберкассы, а перед Домом культуры — и вовсе куриным шагом. Журка покачал головой: жалкое зрелище. Чего она ждет? Чего хочет? Медленно подошла к витрине, где была выставлена кинопрограмма: вдруг да появился какой-то новый фильм и его афиша. До-олго разглядывала эту кинопрограмму. Каждый месяц показывали максимум шесть фильмов, из них четыре советских. Остальные два — в придачу. Как правило, один французский и, по случаю, один американский. На эти два надо сходить, и все дела, тут и раздумывать-то нечего. Журка занервничал: что это она так долго разглядывает? На этой неделе показывают «Belly Blue» с ограничением по возрасту, их все равно не пустят. И в этот момент со стороны Старопочтовой улицы выкатил Балаж.
Ничего интересного не произошло. Балаж на ходу поздоровался с Лили и не останавливаясь покатил дальше. Лили смутилась, вновь повернулась к витрине, разглядывая ее содержимое, но, когда Балаж отъехал подальше, мечтательно уставилась ему вслед. И тогда Журка почуял, что дело зашло далеко, и даже хотел пригнуться. Но поздно. Он, сидящий на спинке скамьи, был как раз в фокусе и закрывал Балажа. Лили помрачнела, рассердилась, вскочила на велосипед, подкатила поближе, но не совсем близко — лишь до продавца жареных лепешек, всего метров пять. И оттуда крикнула:
— Я же говорила, что ты шпионишь!
— Это ты шпионишь! — воскликнул Журка.
Все смотрели на них — для деревни весьма непривычна такая сцена. Журка устыдился: с тротуара к их разговору прислушивалась повариха артели, а стало быть, завтра его матери станет известно, что он на людях пререкался с соседской девчонкой. Это ж надо так погореть!
Журка вскочил на велосипед; ему все равно было, куда ехать, лишь бы не в сторону Лили и не домой. Он помчал к мосту через Курцу. Смотрите-ка, как внезапно зазеленели на лугу чахлые березки! Он глядел, как ветерок встряхивает листики, словно аплодировало много тысяч детских рук. В прибрежных садах расцвела черешня, ее пышные кружева напоминали украшения манжет на рубахах. Бросив велосипед, Журка спустился на берег и засомневался, не зная, чего же он хочет. Не хотелось видеть привычные места. Не хотелось видеть людей.
Он обратил внимание: если пройти вдоль прибрежных камышей, то можно попасть под мост. До сих пор он этого не знал. Туда вела узкая тропка. Журка прополз пообочь: заросли сорняков были слишком густыми, и он опасался угодить в грязь или свалитьсц в воду. Под мост пробраться удалось. Голая площадка была сплошь усеяна окурками и носовыми платками. Окурки — это понятно, а вот носовые платки… Если ты куришь, для чего тебе при этом сморкаться? Журка уже пробовал курить, но лишь недавно сообразил, как надо затягиваться. Правда, выпускать дым уже умел. И сморкаться при этом было не нужно.
