Историки-ревизионисты предложили отойти от рассмотрения российской истории 1930-х гг. как «революции сверху» и сосредоточиться на ней как «революции снизу». Р. Такер, С. Коэн, М. Левин[41] и другие исследователи акцентировали внимание на том, что понятие «тоталитаризм» является слишком общим для того, чтобы объяснить всю специфику советской истории. В своих работах[42] историки-ревизионисты отвергали тенденциозный традиционный подход, считая его плодом не исторического анализа, а порожденной «холодной войной» ненависти ко «всему левому» и в особенности к советской системе. Рассматривая революцию, историки-ревизионисты переместили центр внимания от политических лидеров, политики и идеологии к переживаниям, стремлениям и действиям рабочих, солдат и крестьян[43].
Гражданскую войну почти все из них считали тем событием, которое определило дальнейшее развитие: за время войны большевики привыкли прибегать к террору, к бюрократическим методам, привыкли подавлять оппозицию[44].
Что касается «основных движущих сил революции» – рабочих и крестьян, то исследователи считают, что после победы большевиков в октябре 1917 г. их правительство почти утратило поддержку рабочего класса, однако это не был полный разрыв между пролетариатом и большевиками[45]. Крестьяне, по утверждению О. Файджеса и некоторых других историков[46], после революций 1917 г. боялись реставрации старого порядка больше, чем большевиков, поэтому, пока существовало Белое движение и опасность реставрации, их оппозиция новой власти оставалась скрытой. Только после поражения белых крестьяне пошли на ряд антибольшевистских восстаний[47].
По утверждению западных историков[48], Гражданскую войну в действительности вели народы развалившейся Российской империи. Лидеры западных держав оказывали помощь своим российским друзьям – противникам большевиков, но она не была определяющей. Некоторые ученые считают, что на принятие решений Западом об интервенции повлияли финансовые или промышленные круги, другие объясняют интервенцию как итог решений политиков, которые плохо понимали происходившее в России, но питали неприязнь к коммунизму[49].
Не отрицая государственный террор в Советской России, западные авторы, прежде всего М. Левин и С. Коэн[50], писали с симпатией о большевизме и революции, указывая на базовые расхождения ленинского и сталинского периодов советской истории и считая сталинизм отклонением от правильного пути[51].
В настоящее время некоторые историки говорят о наступлении эпохи пост-ревизионизма и посттоталитаризма.
В рамках советологии исследования деятельности органов государственной безопасности, их роли и места в системе Советского государства заняли одно из важных мест[52].
Широко в зарубежной историографии дискутировался вопрос создания и правовых основ деятельности органов ВЧК. Так, в 1957 г. в Издательстве иностранной литературы вышла книга активного деятеля коммунистической партии США А.Л. Стронг «Эра Сталина», в которой она сделала заключение, что «именно Ленин при всей его приверженности к демократии учредил Чрезвычайную комиссию (Чека), чтобы расправиться с контрреволюцией, не прибегая к обычному законопорядку»[53]. С. Волин и Р. Слуссер[54] в свою очередь констатировали, что «действительные функции и полномочия ЧК стали ясными только с течением времени и скорее из практики, чем на основании закона»[55].
Об отсутствии контроля за деятельностью чекистских органов писал американский социолог А. Мейер в книге «Советская политическая система»: «ЧК номинально… несла ответственность перед Совнаркомом, но на деле она не подчинялась никому»[56].
Английский советолог – научный сотрудник Лондонской школы экономики и политических наук Р. Конквест – в книге «Советская полицейская система»[57] проводил мысль о незаконности самого факта принятия Совнаркомом решения об образовании ВЧК.
Р. Дикон в своей работе «История русской секретной службы» утверждал (однако не слишком аргументированно), что «ЧК находилась в привилегированной позиции, не будучи подчиненной какому-либо министру или министерству, и была подотчетна непосредственно Советскому правительству. Это давало Дзержинскому высшую власть. Дзержинский жестко контролировал все отделы ЧК и руководил ими как диктатор…»[58]
Американский профессор истории и политических наук Л. Герсон отметил взаимосвязь самого факта создания ВЧК с учреждением правительственной коалиции с левыми эсерами и необходимостью обеспечения полной лояльности карательного аппарата большевистской партии[59]. Дж. Леггет, разделяя эту точку зрения, подчеркнул роль противоречий Совнаркома и многопартийного ВЦИК, а также фактор поспешности, импровизации в создании ВЧК[60].
Профессор Д. Хазард, прямо не отрицая наличие права в первые годы диктатуры пролетариата, заявляет, что большевики постепенно ограничивали свободу личности, а затем окончательно отказались от права и законности, и что деятельность ВЧК не основывалась на законе[61].
Основополагающую роль в создании и определении полномочий советской спецслужбы многие иностранные историки приписывают исключительно В.И. Ленину. Так, Л. Герсон утверждал, что В.И. Ленин определил функции и роль чекистских органов как насильственного средства осуществления «диктатуры партии» над народом, средства, которое впоследствии «в готовом виде» смог использовать И.В. Сталин для своих целей[62].
По мнению Дж. Леггетта, идея подчинения ВЧК Совнаркому принадлежала Ф.Э. Дзержинскому. Подчинение ВЧК ВЦИК не произошло, поскольку последний представлял собой многопартийный форум с сильным представительством левых эсеров и более мелких социалистических групп, что могло серьезно ослабить контроль большевиков за ВЧК. Подчинение Совнаркому фактически означало, что Комиссия находилась под непосредственным контролем со стороны председателя СНК В.И. Ленина. По указаниям последнего, ВЧК должна была организовать насилие, не обремененное буржуазной законностью и моралью[63].
Большинство зарубежных авторов характеризует ВЧК как «тайную полицию», аналогичную царской охранке, только более безжалостную. Мотивируется это тем, что данное учреждение, сформированное на профессиональной (а не милиционной) основе, своей главной задачей имело защиту существующего государственного и общественного строя от посягательств извне и изнутри[64].
Историк Р. Сет в своей книге «Сорок лет советского шпионажа» проводил мысль о преемственности, о том, что в деятельности советских органов разведки и контрразведки использовался опыт царской разведки и охранки, а также подпольной деятельности большевиков. Советская разведка позаимствовала у охранки такие черты, как использование массовой агентуры, в том числе агентов-провокаторов, организация провокаций и политических убийств[65].
