– Боже милосердный, братец, я никогда для этого не пользуюсь правой рукой, – возмутился Эвелин.

Кит рассмеялся, повязывая шейный платок.

– С какой стати ты недолюбливаешь этого старого чудака? Я помню, прежде мы считали его полным болваном, однако ничего дурного в его характере не заметил. Надо признать, сэр Бонами вполне добродушный и незлобивый джентльмен.

– Рядом с ним мама выглядит комично, – с возмущением в голосе произнес Эвелин.

– Не думаю. Возможно, его живот чем-то и напоминает бочонок, однако сэр Бонами – первостатейный щеголь. Если задуматься о том высоком общественном положении, которое он занимает, о его огромном богатстве, которое с годами, по-моему, только увеличилось, я начинаю подозревать, что для матушки весьма лестно, что она все эти годы заставляла оного джентльмена ходить за ней хвостиком, – весело сказал Кит. – Я вот что тебе скажу, Эв. Для меня предпочтительнее в качестве ухажера нашей матушки сэр Бонами, чем один из этих придворных хлыщей, коих я имел сомнительное удовольствие лицезреть на Маунт-стрит. Возьмем, к примеру, Лоута. Если я его когда-нибудь встречу, то готов задать ему хорошую трепку.

– Я бы тоже поучаствовал, но дело в том, что между ними ничего не было, по крайней мере уже давно не было, – быстро заверил брата Эвелин. – Мы тогда еще были совсем детьми. Мама призналась мне, что чувствовала себя ужасно несчастной и одинокой. Она просила не судить ее строго. Как будто я могу ее строго судить!

Кит вопросительно посмотрел на брата.

– А Мэтлок?

– Да. А ты знаешь?

Кит покачал головой.

– Нет. Мне это прямо сейчас пришло в голову. Я вспомнил кое-что из прошлого и задался вопросом… Бедная маменька… Как мы можем ее судить, ведь она любит нас всем сердцем? А дяде известно?

– А ты сомневаешься? – отрезал Эвелин.

– Пожалуй, нет… Это многое объясняет… Надо все уладить, не ставя дядюшку в известность.

– Я с тобой полностью согласен, Кестер, но… – Эвелин внезапно умолк, бросив на брата полный сожаления взгляд. – Мне не следовало открывать тебе правду. Не могу понять, зачем я тебе рассказал. Ты же все время был в отъезде, после того как мы вернулись из Оксфорда. Все не так, как кажется на первый взгляд. Лучше забудь то, что я сейчас наговорил. Ты сможешь. Я знаю… – Выражение раскаяния исчезло с лица Эвелина, а губы растянулись в неизменной улыбке. – Она сделала то, что сделала. Разумеется, если вдруг случайно сказать матушке об этом, она вспомнит, а так пускай прошлое остается в прошлом. В конце концов, дорогой, – произнес он, весьма натурально подражая манере общения их горячо любимой родительницы, – это произошло столь давно, что плакать над молоком, пролитым много лет назад, нет ни малейшего смысла.

Леди Денвилл все же не зашла к своему блудному сыну до завтрака; впрочем, исключительно вследствие того, что вняла просьбам Кита не тревожить его глубокий сон, вызванный, с одной стороны, усталостью, а с другой – поссетом,[52] рецепт приготовления которого няня Пиннер хранила в тайне.

Кит наведался к матушке, когда она еще была одета в свой воздушный пеньюар. Величественная мисс Римптон тщательно укладывала ее локоны в прическу «а-ля Тит». При виде сына графини камеристка сделала неглубокий реверанс, тем самым давая понять, что признает его право вторгаться к матери во время ее утреннего туалета, однако хмурые складки на лбу выдавали глубоко скрытое недовольство. Леди Денвилл, вероятно, и согласна была сердечно приветствовать его светлость, однако, по мнению самой мисс Римптон, ни один джентльмен, каким бы близким родственником он ни был, не имел права лицезреть ее госпожу до тех пор, пока она не закончит утренний туалет своей графини.

– Одну минуточку, миледи, будьте любезны, – непреклонным тоном заявила она и с такой неторопливостью продолжила закалывать волосы хозяйки, что это наверняка должно было поставить Кита на место.

Мисс Римптон достигла цели.

Как только камеристка удалилась, попросив ее светлость позвонить в колокольчик, когда графине понадобятся ее дальнейшие услуги, Кит воскликнул:

– Знаешь, матушка, эта женщина пугает меня до смерти!

– Иногда она бывает несносной, – согласилась леди Денвилл, – однако в своем деле ей нет равных. Что ты хотел мне сказать, дорогой? Только не говори, будто случилось что-нибудь ужасное!

– Ни в коей мере, маменька, – загадочно улыбаясь, произнес Кит. – Догадайтесь.

– Скверный мальчишка! Как я могу… Кит! Неужели? Эвелин объявился?

Сын утвердительно кивнул головой. Графиня вскочила со стула.

– Слава богу! Где он? Когда приехал?

– Ночью, после того как мы все разошлись по спальням. У него был ключ Пинни. Он хотел вас разбудить, но я не позволил ему.

– Кит! Как ты мог? Тебе следовало знать – я была бы только рада, если бы меня разбудили.

– Конечно, я знал, но боялся, что, если бы Эвелин разбудил вас, понадобилась бы уйма времени, прежде чем я смог бы отправить его спать. Брат не в самой лучшей форме, поэтому сон ему не помешает. Не волнуйтесь, мама! У него перевернулся фаэтон. Он сломал плечо, пару ребер и, кажется, получил довольно сильное сотрясение мозга.

– Бедненький! – воскликнула графиня. – Где он? Скажи мне сейчас же, Кит!

– Он в домике у Пинни. В предрассветный час я отвел его туда и помог ему раздеться. Заверяю вас, маменька, он получает там первостатейный уход и заботу.

– Да, разумеется, она позаботится о моем мальчике, но я тотчас же пойду к нему. Позвони в колокольчик. Мне нужна Римптон. Извинись перед тетей вместо меня. Скажи, что у меня разболелась голова и я все еще не вставала с постели… Да… а еще эти перепелки… Долиш заказал их в Брайтоне, потому что Бонами обожает перепелиное мясо… Пожалуй, Эвелин тоже не откажется от перепелок, даже если у него неважный аппетит. Скажи Долишу, чтобы положил в корзину две птицы, немножко спаржи и…

На этом Кит весьма любезно, однако твердо остановил словоизлияния матушки и доходчиво объяснил ей: во-первых, местопребывание Эвелина следует держать в большом секрете, во-вторых, подобного рода приказы неизбежно приведут к его обнаружению, в-третьих, Долиш все равно не поверит в то, что перепелки и спаржа предназначены в подарок старушке Пиннер, в-четвертых, кормилица очень просила, чтобы Эвелина не тревожили до тех пор, пока он хорошенько не выспится.

– А посему, дражайшая маменька, садитесь и позвольте мне рассказать, что приключилось с Эвелином, – подытожил свою речь Кит. – Вы сможете пробыть с ним гораздо дольше, если выйдете из дома после завтрака, сказав тете, что хотите зайти к Пинни, так как старушке нездоровится. Ни у кого не возникнет и тени подозрения. Помимо этого, насколько я знаю Эвелина, он предпочел бы предстать пред вами побритым. Час назад я послал к нему Фимбера вместе с кое-какими его вещичками. Уверен, вдвоем с няней они и позаботятся об Эвелине, и призовут его к порядку. С ними он точно не пропадет.

– Я нужна, чтобы защитить его, – рассмеявшись, произнесла графиня.

Тем не менее она снова села на стул, а Кит принялся, тщательно подбирая слова, пересказывать несколько смягченную версию похождений его брата, умалчивая о нежелательных подробностях. Ночью Эвелин уговаривал его: «Ты сможешь рассказать ей куда лучше, чем я, Кестер».

Кит оправдал возложенные на него надежды. Мистер Фенкот, будучи по призванию дипломатом, ловко опустил все упоминания о Танбридж-Уэллсе, обойдя странное поведение Эвелина, который ни с того ни с сего избавился от общества своего преданного конюха. Молодой человек столь искусно подогревал интерес леди Денвилл, что его матери и в голову не пришло удивиться, с какой стати Эвелин предпочел окольный путь в Лондон вместо того, чтобы ехать напрямую по почтовому тракту, на который следовало свернуть после визита к кучеру Джону: Эвелину всего-то надо было вернуться назад на несколько миль в сторону Натли. Задолго до того как Кит отважился упомянуть имя мисс Пейшенс, графиня преисполнилась такой признательности по отношению к миссис Аскхем, нежно позаботившейся о ее Эвелине, что вполне вероятным казалось, будто, поддавшись сильнейшему душевному порыву, матушка поедет в Вудленд-Хауз даже прежде, чем свидится с сыном.