— Есть в селе один человек, возчик при огородах, бай Иван. — Парень хотел, очевидно, подкрепить свой ответ примером. — Самый обыкновенный человек, умом бог не обидел, но вообще-то простой крестьянин, тихий, спокойный, сущий муравей. Так он говорит мне однажды: «Эх, Фильо, жить-то только еще начали по-человечески. Раньше знаешь как было? Да откуда тебе знать? Тебя тогда и на свете-то не было. С утра до вечера, да и по ночам тоже! И думаешь, что сытее были? Нет. Масса народу голодало… Эх, начаться бы пораньше кооперативам». Вот как сказал мне бай Иван. А теперь мы должны зародить в нем сомнение? Зачем?

Вот родственная душа, подумал Сивриев. Стоит на моей стороне — и никаких корыстных соображений! Послушал бы его Голубов, увидел бы, что Филипп выше его на голову.

Они поговорили об опыте на излучине, о перспективах помидоров, выращиваемых без подвязки, о нем самом. И Тодор перешел наконец к тому, зачем позвал Филиппа:

— Ты как смотришь на то, что вашему отделению мы увеличим план по помидорам? По перцу, по зеленой фасоли тоже. При том же количестве людей.

— Справимся. И новая технология нам поможет. Но надо обдумать все хорошенько. И с Симо посоветоваться.

— На этот раз придется без него, — жестко сказал он, но, прочитав недоумение в глазах Филиппа, добавил уже мягче: — Он за другой вариант, который мы с тобой считаем ошибочным.

— Вот как…

— Поэтому действуй сам!

— Ясно.

— Если что — прямо ко мне.

Прежде чем попрощаться, спросил, как дела на заочном.

— Идут, — ответил овощевод. — Сдаю экзамены.

На прощание пожал ему руку. Кажется, впервые за все время работы в Югне. Да, подумал Филипп, впервые. Вспомнилось, как в бытность главным агрономом Сивриев выгнал его как не справляющегося с работой. Вот ведь превратности судьбы!

Равномерное постукивание палки стихло в конце коридора, здание опустело, и он снова остался один на один с мертвой тишиной, которая навалилась на его и так слипающиеся от усталости веки.

Близилась полночь, а лист бумаги перед ним был все еще чистым. В голове не было ни одной мысли, только свербил вопрос: на что рассчитывал он там, на окружном совещании, когда стоял на трибуне один против всех? Даже против Давидкова! Да, и против Давидкова, человека, которому всегда верил как самому себе… А он оказался мягкотелым и не столь уж дальновидным руководителем. Уж не сам ли он «отец» этой уродливой, ошибочной идеи частного овощеводства? Давидков во всем виноват. И в его бессонной и бесплодной ночи тоже он.

Рука сама собой потянулась к телефону. Он долго держал трубку у уха, пока раздался голос дежурной телефонистки.

— Алло! Соедините с товарищем Павлом Давидковым, с его квартирой.

Та, на другом конце провода, начала расспрашивать дотошно, кто он сам, кто такой Давидков, нельзя ли подождать несколько часов, хотя бы пока рассветет, что неудобно тревожить человека среди ночи… Упорство неизвестной телефонистки взбесило, и хотя он не был уверен в неотложности разговора, все же накричал на нее, пригрозил и услышал в итоге долгие гудки вызова.

— Алло! Алло! Это Сивриев. Послушай, ты сам веришь в то, что защищал сегодня на совещании?

— Мы все решаем коллективно, — зазвучал в трубке сонный голос секретаря.

— Значит, у тебя нет собственного мнения по данному вопросу?

— Личное мнение гроша ломаного не стоит, если оно не совпадает с мнением коллектива. Не согласен?

— Тем хуже для тебя, если так.

— Легко тебе там рассуждать. А ты пойди сядь на мое место, тогда я тебя порасспрашиваю.

— Да неужели со своего места ты сам не видишь, что вы рубите сук, на котором сидите? Вы же систему подрубаете! А теперь слушай, что мне один парень только что сказал: «Зачем напоминать крестьянам о старом? Только вносить разлад в их души». Как тебе кажется, умный парень или дурак?

— А тебе не кажется, что ты потерял чувство меры? — В голосе на той стороне провода зазвучало раздражение. — Сумасшедший человек! Среди ночи мир взялся исправлять!

— Я тебя беспокоить больше не буду. Но, прошу, и ты в мои югненские дела не вмешивайся… Почему именно сейчас звоню? Сам не сплю, пусть, думаю, и он не спит.

Бросил трубку и откинулся с закрытыми глазами на спинку стула.

XVII

Утро застало его в кабинете. За широкими запотевшими окнами стояла знакомая сумеречная полутьма, какую не увидишь нигде, кроме Югне. Всего два с небольшим года назад он и понятия не имел о югненских сумерках, о Желтом Меле, сокращающем день югнечан и отнимающем у них возможность видеть истинный восход солнца. Рассветов в исконном смысле слова здесь не было, потому что солнце выкатывалось из-за горы, когда повсюду уже наступал день. И небо не как у людей: узкое, сплюснутое, опрокинулось над селом, будто корыто. Этим Югне отличалось от других сел, отличались от других жителей края и югнечане — у них было на одно желание больше. Он всегда предполагал, что люди, которым чего-то недостает, гораздо большие романтики, чем те, которые воображают, что природа-мать не обделила их ничем. Югне и югнечане подтвердили это его предположение.

Он открыл одну створку окна, и потянуло утренним холодом, запахом молодого льда, комната наполнилась звуками всплесков Струмы. На этом участке русла течение реки медленное, спокойное, и песнь ее такая же — мягкая, ритмичная, не то что у дома деда Драгана.

Вошла Таска, протянула тоненькую папку.

— Филипп принес. Сказал, что вы знаете, что сами поручили.

Открыл, начал читать. Сначала удивленно округлились глаза, потом появилась в уголках рта улыбка: смотри-ка, будто знал, что именно нужно ему. Доклад в округ почти готов, не хватало «начинки», той конкретности, которая подтвердила бы его основную мысль. И вот она — столь искомая конкретность! Без лишних слов, без похвальбы — ясно, точно. «Начинка» — первый сорт! А какой размах… Молодец! Зря он отдалил его от себя. Зря считал Голубова самым умным из югненских специалистов.

И все же неспокойно на душе… Кто знает, какое решение примет округ по этому самому его предложению? А здесь не всколыхнутся ли мелкособственнические инстинкты крестьян? Дадут ли нужный эффект опытные помидоры Филиппа? Разве предусмотришь все? Ввязался на свою голову! Не было у бабы заботы — купила баба козу. И что все у него не как у людей? Неужели нельзя было промолчать на совещании? Наверняка не он один прозрел, понял, что предложение руководства недальновидно. Но все понявшие это — и председатели, и агрономы — прикинулись ничего не соображающими, потому что только такая мина освобождает их от ответственности или по крайней мере снижает степень ответственности. Может, опять «натравливаю судьбу» против себя? Права Милена, сам нарываюсь. Милена! А почему бы не спросить ее? Она не покривит душой, не назовет черное белым ему в угоду.

Ее голос донесся с заднего двора:

— Ты, дедушка, пожалуй, преувеличиваешь.

— Я?! И вовсе нет.

Старика ему хорошо было видно: он стоял лицом к дому.

— Вот ты ученая, а можешь разъяснить мне, что такое человек? А? — И, не дожидаясь ответа, продолжал поучающим тоном, произнося каждое слово в отдельности, словно перед ним было дите малое: — Человек начинается с веры. Знаешь, что сделало человека человеком? Умение думать. А что он придумал с самого начала? Бога! А зачем? Нужда заставила. Ты думаешь, легко было бога выдумать? Нет, не легко. Но представь себе, Миленка, как страшно было человеку в мире! Нужно было чем-то устрашать, отгонять злые силы, и он создал себе защитника. Нужно было научиться ценить добрые дела, и он поручил богу вознаграждать за них. Нужно было равняться на кого-то, мерить по кому-то свою силу, и человек создал другую силу — божественную, опять же по своему образу и подобию. Нужен был свет души, потому что, Миленка, свет тела человеческого — глаза, а душа, которая внутри, во тьме, тоже не может не изливать себя, и человек открыл ее свет в небе и в том, что за небом. Видишь, какое существо человек: сам придумал нечто эдакое, а потом стал ему поклоняться как воистину сущему, стал желать царствия его и правды его. Ждет, что ему воздастся, хотя знает: то, чего ждет, ниоткуда не явится, потому что оно — в нем самом. Ни одно существо не служит большему числу господ, чем человек. Он же служит и самому себе, и другим, и невидимой силе.