Он идет домой!

Автомобиль Хозяйки и Хозяина свернул с шоссе к Усадьбе, когда уже забрезжил серый рассвет. Всю ночь они искали Лэда, они исколесили Манхэттен от края до края — от Полицейского управления до приюта для собак. Теперь Хозяин вез усталую и несчастную жену домой, чтобы она отдохнула, а сам собирался вернуться в город и возобновить поиски.

Автомобиль уныло запыхтел по подъездной дорожке, но он был еще далеко от Усадьбы, когда утреннюю тишину разорвал грозный лай, призывающий нарушителей границ и покоя убираться восвояси.

Со своего поста на веранде наперерез автомобилю бежал Лэд, скованно перебирая натруженными лапами. А потом его зрение и нюх вдруг открыли ему, что эти нарушители — не кто иной, как его божества.

Хозяйка ахнула, не веря своим глазам, и выскочила из автомобиля прежде, чем он остановился. Переполненная чувствами, она упала на колени и крепко-крепко обняла грязную окровавленную морду Лэда.

— О, Лэд, — всхлипывала она. — Лэд мой! Дорогой мой!

И в этот момент свершилось еще одно чудо: и скованность в мышцах, и боль, и утомление Лэда исчезли. Он потянулся, чтобы лизнуть залитое слезами обожаемое лицо, склонившееся над ним, а потом в безудержном приступе радости, как щенок, перевернулся на спину и затряс в воздухе всеми четырьмя грязными тонкими лапами, стал делать вид, будто собирается укусить любящие руки, которые ласкали его.

Таковое поведение никак нельзя назвать приличествующим степенному, взрослому колли. Но Лэду было все равно, потому что таким поведением он остановил слезы Хозяйки и заставил ее засмеяться. А именно этого он и хотел больше всего.

Усадьба находилась в девяти милях к северу от окружного центра — города Патерсона. Каждый год рядом с Патерсоном проводилась крупная животноводческая ярмарка штата Нью-Джерси — ярмарка, призеры которой на следующие двенадцать месяцев становились аристократами среди породистого крупного рогатого скота, овец и свиней в радиусе тридцати миль.

За два дня до начала Ярмарки с пастбищ на склонах гор Рамапо, что возвышаются к югу от Сафферна, спустились двадцать призовых овец. Их разведением увлекался один человек, для которого титул Фермера с Уолл-стрит обладал ни с чем не сравнимой притягательностью, стоил ему тысяч тридцать в год и превращал его самого в кару небесную для всех его немногочисленных друзей.

Среди этих невезучих друзей случилось оказаться и Хозяйке с Хозяином. И потому наш Джентльмен-Фермер решил разбить перегон своих овец на ферму двадцатичетырехчасовым постоем в Усадьбе.

Хозяин, должным образом уведомленный о сомнительной чести, которая выпала его дому, выделил для овец пустующий загон возле конюшни. Туда и привел пастух своих запыленных блеющих подопечных по прибытии отары в Усадьбу.

Пастух был угрюмым шотландцем. Основы угрюмости в его северном сердце заложила Природа. Тяготы службы у Фермера с Уолл-стрит десятикратно усилили природную склонность. Звали его Макгилликадди, и внешность у него была под стать имени.

Отметим, что в Северном Нью-Джерси живая овца — почти такая же редкость, как птеродактиль. Это стадо в двадцать голов обошлось собственнику в целое состояние. Собака же (особенно колли), которая не знакома с овцами, при первой встрече склонна рассматривать их как свою законную добычу. Другими словами, при виде овцы многие законопослушные псы мгновенно превращаются в убийц.

Чтобы не запятнать таким позором гостеприимство Усадьбы, Хозяин погрузил утром всех своих колли, кроме Лэда, в машину, чтобы отправить их на три дня в гостиницу для собак, что имелась в десяти милях.

— Старый пес тоже поедет, сэр? — спросил старший работник Усадьбы после того, как он поднял остальных собак в кузов, и кивком указал на Лэда.

Лэд обозревал происходящее с верхней ступеньки веранды. Хозяин посмотрел на колли, потом на машину и ответил:

— Нет. Лэд имеет больше права находиться здесь, чем какие-то презренные овцы. Он не побеспокоит их, если я скажу ему. Пусть он остается.

Часом позже овцы, конвоируемые мизантропом Макгилликадди, вереницей проследовали от шоссе к воротам Усадьбы, после чего их разместили в отведенном им загоне.

Когда, теснясь и толкаясь, стадо в сопровождении сурового пастуха показалось на подъездной дорожке, Лэд поднялся со своего коврика. Его ноздри щекотал странный запах, его глаза были оскорблены причудливой картиной — нет, нужно немедленно изгнать пришельцев обратно, на главную дорогу. С этим намерением колли спрыгнул с крыльца.

Он бежал с опущенной головой, не издавая ни звука, потому что счел, будто это чрезвычайное происшествие, которое требует немедленных и жестких мер, а не предупредительного лая. Кто их знает, этих двадцать толстых, курчавых, белых существ, может, это драчуны, готовые напасть на него или даже нарушить покой и безопасность его божеств. Да и хмурый Макгилликадди не показался Лэду слишком миролюбивым. Вот чем объяснялась его беззвучная атака на врага — атака, произведенная со скоростью и грозной силой молнии.

Макгилликадди быстро встал впереди своих подопечных и вскинул посох. Но прежде чем посох опустился на мохнатого стража Усадьбы, пса повелительно окликнул певучий голос. Это Хозяйка, вышедшая на веранду, заметила, как Лэд помчался к воротам.

— Лэд! — позвала она. — Лэд!

Большая собака замедлила бег.

— Ко мне! — крикнула Хозяйка. — Оставь их в покое! Слышишь, Лэд? Овец не трогай! Иди сюда!

Лэд услышал и послушался. Лэд всегда слушался. Если эти двадцать смердящих чужаков и их размахивающий палкой поводырь — друзья Хозяйки, то он не должен прогонять их. Команду «Оставь в покое» ослушаться нельзя.

Дрожа от ярости и тем не менее без единой мысли о неповиновении, Лэд развернулся и рысцой направился обратно к веранде. Там он сунул холодный нос в теплую маленькую ладонь Хозяйки и вопросительно заглянул ей в лицо, ожидая отмены приказа о том, что надо держаться в стороне от овец и их погонщика.

Но Хозяйка только погладила его по шелковистой голове и прошептала:

— Нам они тоже не нравятся, Лэд, но мы не должны этого показывать. Оставь их в покое!

Двадцать бесценных овец прошествовали до веранды и дальше, к конюшне.

— Полагаю, они заберут на Ярмарке все призы, как вы считаете? — вежливо спросила Хозяйка у Макгилликадди, когда он брел мимо нее, замыкая процессию.

— Мабудь, да, — буркнул Макгилликадди с изысканной вежливостью, к которой прибегают представители его народа и его класса в ситуациях, когда им кажется, будто к ним снисходят. — Мабудь, нет. Мабудь — гхм.

Обезопасив таким образом свое заявление от любых нападок, шотландец побрел дальше. Лэд тоже добежал до загона, чтобы проконтролировать, как запирают овец. Хозяйка его не удерживала. Она была вполне уверена в том, что ее команда «Оставь их в покое» оградила овец от посягательств со стороны колли.

Лэд медленно обошел загон, не сводя взгляда с овец. Впервые в жизни он видел этих животных. А ведь его предки тысячу лет, если не больше, пасли и охраняли овечьи стада на вересковых пустошах.

Атавизмы в собаках загадочно сильны и проявляют себя порой самым неожиданным образом. К тому же в колли живет наследие волков — не только в теле, но и в мозге, а волк — официально признанный истребитель овец и считался таковым еще в те дни, когда горбатый раб по имени Эзоп коротал бессонные ночи созданием басен.

Лэд все бродил и бродил вокруг загона. Его глаза светились мириадами смутных воспоминаний. Его чувствительные ноздри ходуном ходили от запахов, струящихся из-за ограды.

Макгилликадди время от времени поглядывал на пса и хмурился. Эти овцы не являлись предметом его гордости. Честное сердце пастуха вообще не знало, что такое гордость, ведь это один из семи смертных грехов, а овцы даже не его собственные. Но стадо — это его кусок хлеба с маслом, Фермер с Уолл-стрит за работу платил неплохо, и Макгилликадди обязан был следить за благополучием овец.