Приняв имущество, я пошел проверять чистоту. Все, вроде, в порядке, только в урнах на лестничной площадке много мусора.
Старый дневальный Потеев, плотный, мордатый, узкоглазый, пнув одну из них, убеждающе заговорил:
— Машина еще не пришла, как придет вынесу, а пока прими такими.
— А не обманешь? — спросил недоверчиво.
— Ты что? Оскорблять? Верить надо людям, младенец! — строя гримасы, возмутился Потеев — друг Магонина с детства. Тоже с Чукотки, тоже бросил какой-то московский институт и в конце декабря первым приехал в училище.
Через полчаса я стоял у тумбочки, глядел на часы и «распорядок», вывешенный на доске, и частенько, когда не было дежурного, кричал, как и все дневальные:
— Рота, приготовиться…
Первый раз, признаюсь, пришлось сделать большое усилие над собой, чтобы преодолеть робость и крикнуть громко. И все же команда получилась дрожащей, просительной. Старшина, проходивший мимо, рассмеялся.
— Чего раскраснелся? Боишься?
В ответ я глупо улыбнулся и еще больше покраснел. Что поделаешь, сроду не приходилось командовать такой массой людей. Естественно, робеешь. Но постепенно освоился и остальные команды получались лучше.
Под конец смены подскочил Пекольский — красный, злой.
— Ты принимал лестницу?
— Я, а что?
— Почему мусора в урнах полно? Что, не заметил?
— Так Потеев просил, сказал, что вынесет, как будет машина.
— Какая еще машина? — удивился Аттик.
— Ну мусорная что ли…
— Эх, дурашка ты дурашка! Провели тебя, как последнего фраера! — закачал головой Аттик и сплюнул под ноги. — Нет никакой машины и не было! Мусор вынесешь и высыпешь в ящик в правом углу у кочегарки коробочки. Сейчас же иди!
— Так Потеев сходит, он обещал…
— Ну проси его, пусть идет. Только он не дурак и не пойдет, а ты впредь умней будешь! — зло захохотал Пекольский.
— Но как же?! Он обещал! Потеев!.. Курсант Потеев, на выход! — закричал я во все горло.
— Что надо? — поднялась неподалеку над тумбочкой белесая голова.
— Почему мусор не вынес? Ты же обещал!
Потеев рассмеялся так, что не видно стало щелочек глаз. Пренебрежительно махнул рукой.
— Сам вынесешь! Не надо хавальник раскрывать!
— Но ты же обещал?! — возмутился я.
— Покричи еще! — зло погрозил кулаком Потеев.
— Вот услышит старшина, снимет с наряда и отправит гальюн драить. Весь в дерьме по уши вымажешься…
Вот и поверь людям?! А как клятвенно уверял?! Кулаком в грудь бил! Оскорблялся!.. Ну хорошо, действительно впредь умней буду… Не могу же я драться и силком тащить его к урне. Он выше, сильней, здоровей намного. Кулаки с голову ребенка, не то что у меня, маленькие. Вот оно «преимущество» слабого. Верно утверждал Ницше: «Сила выше права». Разве не так? Еще с детства каждый мальчишка знает об этом и в мире взрослых царят, к сожалению, такие же обычаи и нравы.
Но все это были только цветочки…
До глубокой ночи провозились с туалетом, наконец одолели. В умывальне делать нечего — лишь расплесканную воду собрать и пол вытереть.
Умывались с Ромаровским из заранее приготовленного ведра. Поливая друг друга, весело фыркали. Радовались, что мучения кончились.
Ромаровский философствовал:
— Как всякая объективная реальность, объективный труд не терпит дилетантизма. А реализовать его приходится субъекту с субъективным пониманием и отношением к объективной реальности. Отсюда, противоречие субстанций, гносеология которых диалектически непознаваема.
— Что? Что? — рассмеялся я. — Повтори, пожалуйста, отродясь такого не слыхал!
Ромаровский искоса взглянул, чуть улыбнулся, порозовел.
Забавный парень! И где таких слов набрался?
Интересно, он, сам понимает, что говорит или просто заумь, чтобы выделиться и обратить на себя внимание?..
Тяжело в наряде глубокой ночью. Ясно, не стоишь как истукан все два часа у тумбочки (сил и выдержки не хватает) а, накинув шинель, ходишь от дверей до дверей по коридору. И прислушиваешься, не идет ли дежурный по УЛО. Это хоть и маленькое, но нарушение, зато не уснешь.
Разные мысли лезут в голову. Ну и пусть, быстрей пройдет время. На севере за двумястами километров — Синарск. Тоже все спят: и мама, и Галя, и друзья. Ждали, ждали, так и не дождались моего возвращения. Письмо, конечно, уже получили. Первое мое письмо из армии. Завтра — послезавтра должен придти ответ. Затем от Кольки Суткина, Рашида…
С Колькой мы друзья со 2-го класса. Наш девиз: «Я — это он, а он — это я!» провозглашен мной два года назад. Колька — стройный, сухощавый — физически послабей меня. Крупнейший недостаток — заячья губа — таким родился — постоянно отравляет ему жизнь. Но в будущем он надеется устранить его: либо сделать операцию, либо отрастить усы.
В делах сердечных он тоже невезучий. С 8-го класса мучился от неразделенной любви…
Рашид пришел к нам в 9 класс, приехав из другого города. У Рашида постоянной симпатии нет. Ему все нравятся, лишь бы ласково поглядели. Один день хвалит одну, другой — другую и так без конца.
Я втайне изредка смотрел на друзей свысока и посмеивался. Кого любят? Неужели не видят, что лучше всех Лилька?!.. Самая умная, красивая. Танцует — заглядишься, поет — заслушаешься. Нет, серьезно, голос у нее сильный, мелодичный, густой, какое-то сопрано. Ей бы в консерваторию, на вокал, знаменитостью бы стала. Я как-то еще в 9 классе не выдержал и незаметно выпытал у Николая, почему Ленка, а не Лилька ему нравится. Тот вначале заледенел, а потом оттаял:
— Она, конечно, хороша, но не пара. Что толку любить безответно?
— Да, да, — радостно кивал я головой. Хорошо, что друзья не конкуренты. И тут же помрачнел. Вот если бы остальные парни так же думали. Но наверняка она им нравится и мои шансы мизерны. Ну и пусть… безответно, зато испытал счастье любить… Я, как ГСЖ из «Гранатового браслета» Куприна, счастлив тем, что люблю самую лучшую, а она, как княгиня Вера.
Вспомнилось, как были студентами Горного института. Проучились всего полтора месяца. Не понравилось, хотя и успешно сдали первые контрольные работы. Учиться и скучно, и нудно, и никакой романтики!.. Решили уйти. Долго не отпускали. Документы отнесли в Синарский горотдел КГБ для зачисления в школу иняз. К великому несчастью, вызова прождали два с половиной месяца и не дождались. Подавленные, хмурые, обескураженные в последний третий раз вышли из горотдела. Опять с треском провалилось задуманное! На следующий день Рашид разузнал в военкомате о наборе курсантов в Надеждинское авиаучилище. Уговорил сходить туда и меня. И-и вот… до сих пор краснею от возмущения и стыда…
С тревожным, неприятным чувством шел к военкомату по вызову и не ошибся. Капитан на пороге огорошил:
— Ты что, дезертировать вздумал?.. А за дезертирство знаешь, что полагается?.. Расстрел!!!
— Но я не служу еще, — покраснел, опуская голову.
— Молчать! — так резко крикнул и хлопнул ладонью о стол капитан, точно выстрелил, что я вздрогнул и сжался, словно от удара.
— Вот бумага, вот ручка, вот чернила. Пиши заявление на имя военкома, получай проездные и послезавтра отправляться. Все!
— Но не хочу туда поступать.
— Как это не хочу!? — угрожающе надвинулся капитан. — А я и не спрашиваю твоего хотенья! Тебе семнадцать есть? Есть! Туда не пойдешь — в солдаты отправлю!..
Капитан был старше раза в два и больше во столько же. Все в нем было крупно: и голова, и руки, и ноги, и тело. Жалобно скрипел стул, когда он поворачивался. Глаза мрачно горели, черты лица затвердели, стали жестче, кадык не шее прыгал вверх-вниз, руки сжимались в огромные кулаки. Ударит — убьет сразу. Холодком сдавило сердце, ледяным дождичком окропило спину. Никогда никто не разговаривал так сурово со мной. Даже крики учителей в школе были добродушным рокотом по сравнению с этой взбучкой. Там все было ясно. Ну поругают, да перестанут. И все пойдет по-прежнему. А здесь неизвестно, что могут сделать. Уж больно учреждение-то серьезное. Здесь не шутят. А капитан давил.
