Трудно привыкнуть к отбою и особенно к подъему. Не знаешь, куда и на что броситься, когда дежурный или дневальный дичайше голосят: «Подъе-е-ем!» И все же отдельные курсанты, как Черновидский, вместо прыжка с койки натягивают на головы одеяла и пытаются «добрать» еще минутку. Но командиры и старшина тут же засекают лежебоку. Чаще других Апрыкин подходит к койке, срывает одеяло и жестким голосом орет:
— Курсант Черновидский, подъем!
И лишь после персонального приглашения тот не спеша поднимается и начинает одеваться с ворчанием, что ему дорого обходится.
Однажды я проснулся раньше, чтобы успеть одним из первых стать в строй и выскочить на зарядку. Иногда опаздываю. Тихонечко, озираясь по сторонам, поднялся, стянул с табуретки бриджи и юркнул под одеяло. Стараясь не скрипеть, натянул их и притворился спящим. Прислушиваясь и приглядываясь к храпящей роте, обнаружил, что отдельные курсанты тоже не спят и тоже, как я, готовятся к подъему.
Хорошо командирам. Их никогда не бьет по ушам одуряющий крик. За десять минут до общего подъема их будит дежурный. И они, потягиваясь, всегда спокойно одеваются. В этом я лично убедился, как и в том, что одеваться раньше положенного нельзя — нарушение дисциплины. Апрыкин приказал Пекольскому раздеться, положить бриджи на место и снова лечь в постель. Да еще пригрозил парой нарядов вне очереди…
Никогда не забуду, как старшина делал из нас ванек-встанек. Только улеглись, как «чемпионы» — болтуны-апрыкинцы устроили какую-то свару. Ну Иршин и приказал:
— Рота-а, подъем! Выходи строиться!
Все ошалело вскочили, едва построились, как последовало:
— Рота-а, отбой!
Кинулись к койкам. Едва накрылись, как снова:
— Рота-а, подъем! Выходи строиться!
Теперь уже кое-кто с ропотом лихорадочно одевался. И опять только построились:
— Рота-а, отбой!
И так еще дважды…
— Прекратить разговоры! — набычившись, гремел Иршин. — Иначе прикажу еще раз прогуляться!
Ропот стих, но, видно, недостаточно. Иршин рубанул:
— Рота, выходи во двор на вечернюю прогулку!..
Унылые, тихо поругиваясь, побрели одеваться.
На дворе ни души. Все курсанты уже давно спят, одни мы — «пятиротники» на ногах. Сияют звезды, издевательски подмигивая, да темнота окутала все кругом. Понуро, без песен шли по дороге. Целых полчаса, а то и час сна сами у себя украли. Правда, около санчасти старшина повернул роту назад, но настроение от этого не повысилось…
Пулей летели к койкам, когда дали отбой.
ЕЛИФЕРИЙ
На организационном комсомольском собрании я впервые высмотрел свое ротное и батальонное начальство.
Небольшого ростика, крепконький командир роты старший лейтенант Умаркин четко и понятно зачитал доклад, смысл которого сводился к одному: учеба будет трудной, напряженной и курсанты должны приложить все силы, чтобы отлично овладеть сложной профессией штурмана. Затем выступили с заверениями об отличной учебе четверо курсантов, по-видимому, заранее подготовленные. Складно говорили. Я бы не смог так, обязательно разволновался и запутался бы. Не дал бог ораторского таланта, определяющего, говорят, судьбу и счастье человека. Постоянно слышу Апрыкина: «Надо больше выступать с умными дельными предложениями, тогда тебя заметят и будут выдвигать…» Ну ничего, трудом завоюем честь и славу. Настанет учеба, тогда себя покажем. А выступать никогда же не учили, да и ни разу не выступал перед такой огромной аудиторией в полтораста человек. От одного их взгляда жилки трясутся. Вроде не трус, но не знаю, почему…
Последним к трибунке вышел командир батальона подполковник Патяш — крупный, тяжеловатый с черными редкими волосами и проседью на висках. Говорит звучно, веско:
— Я как лев давил душманов-гадов! И вас, молодое поколение будущих штурманов — нашу смену, призываю к этому, если потребуется!..
В бюро избрали семь человек. Что за люди, по каким признакам и качествам их подобрали, никто, конечно, не знал. Что ж, командованию видней.
Из всех членов бюро запомнился Елиферий Зотеевич Шмелев. Елиферий Зотеевич — как только такое имя заимел — атлет. С высоким прямым лбом, вьющимися белокурыми волосами, с открытым пристальным взглядом глубоко посаженных глаз. Говорит — приятно слушать. Видно, что умница.
При выдвижении кандидатур произошел курьез. Когда назвали Шмелева, Елиферий встал:
— Товарищи! Нельзя меня выбирать. Имею взыскание.
На мгновение все притихли — не часто услышишь такое — потом посыпалось:
— Что за взыскание? За что? От кого? Снято или нет?
Елиферий обвел всех взглядом, вскинул голову:
— Позапрошлый год, работая после техникума на Лисовском руднике, я был членом райкома ВЛКСМ. Бригады золотоискателей в тайге одна от другой далеко. Пробраться к ним тяжело, можно лишь верхом на лошади и то не всегда — кругом болота, гнус. И к концу года сложилось нетерпимое положение с уплатой взносов. Мне и еще двоим поручили собрать их. Но попробуй собери?! Приедешь в бригаду, а в ней по нескольку лет не собирали взносы. Начинаешь принимать, а человеку надо платить огромную сумму. Он выкладывает билет, а платить отказывается. Ну и на бюро нам вкатили по строгому выговору.
— Но взносы-то собрали?
— Часть собрали…
— Все ясно! Оставить в списках! Оставить! — понеслось кругом.
Вот так Елиферий?! Еще больше понравился роте. Даже взыскание сработало на него, укрепило авторитет. Теперь понятно, почему носит такое необычное имя. Наверняка, родом из кержаков…
Из выступления комбата узнали, что плановые занятия начнутся через неделю. Осенью приступим — это ж здорово! через каких-то восемь месяцев — к полетам и прыжкам с парашютом.
В НАРЯДЕ
* * *
— Новый наряд, выходи строиться на инструктаж! — с удовольствием вопит Аттик.
* * *
В мой первый наряд Аттик тоже был дежурным. И также, упиваясь, орал. Тогда тоже, начищенные и наглаженные, построились в прихожей. Аттик, придирчиво оглядев нас, сплюнув несколько раз в сторону, хамовато сказал:
— Я дежурный — ваш начальник, вы — мои дневальные — подчиненные. Думаю, свои обязанности выучили. Проверять не буду, проверит старшина. Все мои команды и приказы выполнять безоговорочно и добросовестно. Кто будет сачковать — скажу старшине и отправлю к командиру отделения. Вопросы?..
— Не-ет, — раздраженно протянул Вострик, отворачиваясь. Его коробил угрожающе-самонадеянный тон «моряка».
Аттик зло посмотрел на него.
После развода нарядов по дороге в казарму Аттик инструктировал:
— Принять у старого наряда все по описи. Заглянуть во все уголки, чтоб нигде не было мусора. Если есть — пусть убирают, а то заставлю вас. А вам и так придется вкалывать, как проклятым. Я люблю чистоту и порядок!
Вострик снова отвернулся и угрожающе запыхтел. Не нравится ему «моряк» с бесцеремонным обращением и полководческими замашками.
Ведь такой же курсант, а назначили дежурным на сутки и уже гнет из себя начальника, поглядывает и говорит свысока. Непонятно, за какие заслуги и отличия назначили?.. За то, что может рапорт отдать? Так Вострик тоже может… Да и я, насмелюсь, так смогу, хоть и трудновато будет и покраснею жарко. А от Аттиковой болтовни один вред для роты. Неужели старшина не видит и не слышит?.. Сколько курсантов против училища настроил. Многие даже рапорта написали об отчислении. И на тебе?! Будь дежурным, начальником! Какая-то непонятная логика, логика наоборот, антилогика. Может, и в дальнейшем так будут выдвигать? Не за успехи и заслуги… Удивительно, каждый стремится быть начальником. И больше всего разгильдяи, бездельники, болтуны. А по делам они вечно должны ходить в подчиненных и рядовых!.. А может, зря несу на Пекольского?.. Инициативен, энергичен, расторопен. И в наряде, похоже, не впервые. Поживем — увидим, лишь бы к нам относился как к людям, а не как к пешкам…
