— Мне не нравится, что ты не держишь слово, — тихо ответила Эмри.

Гений ничего ей не ответил, поскольку она придвинулась и положила голову ему на плечо. В сгущающейся темноте Эмри всё ещё могла видеть, что он закрыл глаза. Это было очень выгодное для неё положение: его дыхание сбилось, что хотя бы временно лишило его возможности говорить, а Эмри вовсе не желала выслушивать его ложь про неожиданность её появления. Она пыталась одержать хотя бы и такую сомнительную победу, упредив его желания и не вынуждая применять против себя ещё какие-нибудь грязные хитрости, которые рано или поздно всё равно закончились бы использованием А-17, I-2 или любого другого новоизобретённого сокращения. Скажи она ему об этом, он принялся бы в гневе отрицать саму возможность такого исхода событий, но Эмри знала его лучше, чем он сам.

Она ещё немного подвинулась и переложила голову ему на грудь, внимательно наблюдая за реакцией. Ей хотелось смеяться, до того всё это было нелепо. Но ещё нелепей было то, что она не могла вспомнить, что именно в нём так отталкивало её восемнадцать лет назад. Не считая того, что Гений был хитрым и патологически неуверенным в себе психопатом, он был абсолютно обычным внешне: пожалуй, не таким привлекательным, как её второй муж, но не толстым, не лысым, не слишком низким. Он даже надушился какой-то штампованной дрянью, название которой она не смогла так сразу вспомнить, и это тоже веселило Эмри: ну конечно, он не знал о её приходе, само собой.

Она удивлялась прежней себе: даже в том своём бедственном положении, оставшись без возможности когда-либо построить карьеру в корпорации и уехать из сектора, какое внимание она уделяла тому, чтобы избежать физической близости с Гением. Насколько она верила в идеальную совместимость, насколько ждала встречи с человеком, который устроил бы её во всём. Она считала, что достойна гораздо большего, чем то недоразумение, которым был для неё этот брак.

И это было правдой. И она сделала это правдой.

Поскольку Гений вообще никак не реагировал на её недвусмысленные намёки, она приняла более решительные меры, правой рукой скользнув по его щеке и запустив пальцы ему в волосы.

Про себя она могла лишь насмехаться над происходящим, над тем, кем она была и над тем, кем он так и остался. Какое, должно быть, значение он придавал всему происходящему. Насколько потрясающей способностью раздувать короткие гормонально обусловленные переживания до масштаба вселенских трагедий обладают люди.

Активность Эмри вывела Гения из полукоматозного состояния: он положил свою руку на её так, словно хотел убрать, но передумал и просто переложил подальше от волос. Эмри вновь усмехнулась про себя, признавая, что получает удовольствие от его реакции. Она чувствовала его страх перед тем, что всё может закончиться, и свою власть над ним.

Она не хотела целовать его, а поскольку он не догадывался сделать это сам, Эмри решила, что это даже к лучшему. Она приподнялась на коленях и отодвинулась, отчего Гений открыл глаза.

Эмри, попытавшись изобразить милую улыбку, поддела ногтем петлю от верхней пуговицы своей рубашки. Увидев, что ничего не произошло, она продолжила, расстегнув вторую, третью и затем четвёртую пуговицы. Она даже не успела вскрикнуть, когда он резко опрокинул её назад и навис над ней, глядя в глаза.

— Мне очень интересно, — сказал он практически шёпотом, — почему ты думаешь, что можешь делать со мной что угодно из-за этого всего?

Он схватил её за край полурасстёгнутой рубашки.

— А что бы ты хотел сделать со мной? — спросила она самым соблазнительным своим голосом.

— Что бы я хотел сделать с тобой? Я бы хотел видеть, как тебе вышибут мозги на границе с Четвёртым сектором, вот что. Я хотел бы видеть, как ты разлетишься на несколько кусков от взрыва, как ты умрёшь от лучевой болезни. Я хотел бы видеть, как все твои тайны становятся известны людям, которые избрали тебя вчера в комитет. Если б я знал, что в тебе нет ни капли жалости ко мне, я бы обязательно всё это организовал. Обязательно. Почему ты считаешь себя вправе пользоваться моими слабостями в своих интересах? А в чьих ещё интересах, Эмри? Может, ты скажешь мне?

Она лежала, боясь пошевелиться. Он выглядел абсолютно выведенным из себя.

— Почему ты считала себя вправе воспользоваться моей добротой и попытаться вывезти из сектора человека, который совершил убийство и устроил переворот, о чём ты наверняка знала? И самое главное, чего я совершенно не понимаю: почему ты вообще меня не боишься? Тебе что, настолько нравится меня провоцировать, что ты совершенно не опасаешься того, что когда-нибудь моему терпению придёт конец? Ты спрашиваешь меня, что я хотел бы сделать с тобой? Серьёзно?

Эмри попыталась приподняться, но он не позволил ей.

— То, что я мог бы сделать с тобой, могло бы ограничиваться разве что моей фантазией, а вовсе не тем, что ты тут собиралась мне предложить. Я мог бы сделать с тобой абсолютно всё — что угодно, — и ты была бы уверена, что сама этого хочешь. Я просто не понимаю: неужели есть какие-то цели, для которых тебе так нужно надо мной издеваться?

Она хотела ответить ему, но её остановило то, что он внезапно стал возиться с пуговицами на её рубашке. Её страх исчез. Эмри понимала, что Гений говорил всё это скорее от обиды, чем от злости. Он был всего лишь слабым обиженным человеком.

— Тебе помочь? — как ни в чём не бывало спросила она.

— Нет, я сам, — ответил он и продолжил: — Почему ты считаешь, что если я что-то испытываю к тебе, это даёт право крутить мной как угодно? Почему ты уверена, что я буду всё это терпеть? Ты считаешь меня настолько беспомощным? Настолько неспособным к самоконтролю? Я рискнул всем, что у меня ещё оставалось, чтобы вытащить тебя из той задницы, в которую втянул тебя твой комитет. Я доверился тебе и не выслал из сектора, когда тебе нечего было уже здесь делать, позволив засунуть нос в дела, которые абсолютно тебя не касаются. И вот это — твоя благодарность мне?

Она обратила внимание на то, что Гений делал с её рубашкой, ровно в тот момент, когда он застегнул последнюю пуговицу почти под подбородком. Он сделал это не слишком аккуратно, но Эмри не подала виду, что ей неприятно.

— Ты уедешь из сектора сразу же, как я узнаю, о чём ты говорила с Эс накануне убийства. И я уже ничего тебе не обещаю. Если ты ни при чём, отлично. Я даже не буду спрашивать тебя, хочешь ты уехать или остаться. И попадись ты ещё раз мне на глаза, Эмри, я абсолютно нисколько за себя не ручаюсь. Сделай так, чтоб я больше тебя здесь не видел, — он на время замолчал и, словно нехотя убрав руку с её шеи, отстранился. — Если ты, конечно, не хочешь об этом пожалеть.

Она пыталась сказать что-то ещё, но он ушёл в другую комнату и закрыл за собой дверь.

Эмри залпом допила коньяк, забрала с кресла свой пиджак и вышла из дома в тёплую августовскую ночь две тысячи восьмидесятого года.

XII

— Знаешь, как у нас говорят: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним? — не то спросила, не то пустилась в размышления Джил.

Эс подумал, что даже с учётом того, что Джил изо всех сил старается казаться устрашающей, она всё равно выглядит очень милой и даже несколько наивной. Если б он не опасался того, что она может попробовать доказать ему свою состоятельность в качестве главы Третьего сектора, который по старой доброй традиции обязан быть садистом, он открыто смеялся бы над её попытками его запугать.

— С кем не бывает, и у меня промахи случаются, — ответил он ей и белозубо улыбнулся.

— Не понимаю твоей радости, — отрезала Джил. — На что ты теперь надеешься? На то, что тебя Джим Роулс какой-нибудь вытащит? К твоему сведению, мы с Гением сегодня решили, что делать с тобой.

— И что? Сожжёте? — спросил он и тут же прикусил язык. Эс часто ловил себя на мысли, что его несёт, но ничего поделать с этим не мог.

— Спасибо за идею, — Джил тоже улыбнулась ему.

На этот раз они не были разделены стеклом: она просто зашла к нему в сопровождении двух охранников. Что касается других изменений, наручники с Эс так и не сняли, хотя никакой практической необходимости в них не было, а Джил взяла с собой стаканчик кофе, который она специально не стала закрывать, чтобы Эс мог как следует проникнуться завистью. К тому же время было совсем раннее, и она едва смогла заставить себя встать в семь, чтобы встретиться с Гением, режим дня которого был настолько странным, что ей первое время казалось: он вовсе не спит. На самом деле он, конечно, спал, но прийти в свой отдел в четыре утра было для него в порядке вещей.