Пока не вспыхнул ослепительным смертельным изумрудом.

Некоторые вязальщики, расчувствовавшись после нескольких чарок, пускали слезу и рассказывали, что ощущали волну благодарности и умиротворения, исходящую от уничтоженной нежити. Иван никогда ничего подобного не испытывал.

Сейчас в него ударили отголоски удивления, ярости, неверия и бешеной жажды мести, убийства, уничтожения. Тварь хотела испепелить весь мир, ей не нужен был покой, она хотела...

Все исчезло, и Иван услышал хруст снега.

К нему тяжело шагал взмокший от усталости, но вроде бы целый Стас. Перед собой он неловко тащил потемневшую от снега, расползающуюся коробку.

До платформы шли молча.

Не было сил говорить, не было ощущения победы, радости от хорошо сделанной работы.

Тяжело поднялись на платформу, двинулись к дальнему ее концу, не хотелось спрыгивать и шагать через занесенные снегом рельсы, пробираться под противоположной платформой, срезая путь к ангару, возле которого они оставили сани с запряженным в них Угольком.

Электричка возникла из воздуха. Заслонила потертым зеленым боком окружающий мир, наполнила пространство тоской и безнадежностью.

Маги стояли совершенно неподвижно. Не было ни сил, ни желания что-то делать, сопротивляться... Такому сопротивляться невозможно.

С шипением открылись двери.

В тамбуре стоял потертый мужичок лет пятидесяти. Грязноватая куртка с закатанными рукавами, лицо покрыто красноватым загаром, что приобретается только от долгого труда под открытым небом.

Мужик перекинул в угол рта зажатую в зубах сигарету, приглашающе кивнул:

- Чо стоите? Прыгайте, следующая только после перерыва будет.

Стас уже готов был сделать шаг к теплому, пропахшему табаком тамбуру, но Иван мягко придержал его за рукав, и отрицательно покачал головой:

- Спасибо. Мы подождем.

- Ну, как знаете, - пожал плечами мужик и выпустил струю дыма. Двери закрылись, по ушам ударил резкий гудок, и электричка отошла от платформы.

Едва последний вагон поравнялся с магами, как поезд растаял в воздухе.

____***___

Напарники шагали по Арбату. Вкусно хрустел снег, весело кричали торговцы сбитнем, пирогами и хлопушками, гремела шарманка мерзнущего лотерейщика.

Стас поудобнее перехватил расползающуюся коробку и с любопытством покосился на фонари, заливавшие улицу неровным желтым светом:

- Слушай, а правду, значит, говорили, что городской голова светодельный камень купил.

- Представляю, во сколько он городской казне обошелся, - хмыкнул Иван.

Дойдя до середины Арбата, друзья свернули и углубились в переулки - тихие и уютные, благодаря хорошему освещению и крепкой охране, вскладчину оплачиваемой купцами.

Особняк купца Столярова прятался за основательной оградой из железных прутьев, уютно подмигивал неярким теплым светом окон первого этажа.

На стук вышел из маленькой каменной будки верзила в тулупе с поднятым воротником, басом осведомился, кто такие.

Услышав ответ, сделался любезен и предупредителен, открыл калитку и склонился в вежливом поклоне.

У крыльца уже ждал, приплясывая на морозе, Акимыч.

- Принесли! Принесли, родимые! Не зря я в вас верил! Вы проходите, я сейчас Петра Трофимыча приглашу, сейчас он спустится! Приказали вас в гостиной принимать!

Гостиная оказалась на удивление небольшой и уютной, без обязательных для купеческих домов горок с хрусталями и старинными тонкостенными бокалами. Дюжий купчина в синем сюртуке и расстегнутой до середины груди белой рубахе ворвался в гостиную. Крепко пожал руки магам и хищно навис над коробкой:

- Ага! Оно! И это оно! - торжествующе басил он, бережно перебирая толстыми пальцами выцветшие конверты, в которых покачивались большие черные кругляши.

- Акимыч, а ну подключи мой ящик к электрической машинке! - скомандовал хозяин дома, доставая один из кругляшей.

Бережно придерживая его за тонкие боковины, он опустил его на верхнюю крышку какого-то аппарата, стоявшего на низеньком боковом столике, и опустил сверху изогнутый рычаг. Раздалось тихое потрескивание, а потом странный, не то детский, не то женский голос запел:

- Облака-а, белогривые лоша-адки,

Облака-а, что вы мчитесь без оглядки!

Купец умильно смотрел на ящик, откуда доносилось пение, и задумчиво поглаживал густую бороду.

- Бабушка мне эту песенку пела. Рассказывала, что в доме у них такие вот штуки были, пластинки называются. Я и решил - расшибусь, а доченьке своей такой подарок на Новый год сделаю!

- П-подарок?! - не то всхлипнул, не то взрыкнул Стас и сделал шаг к купцу.

А тот, забыв обо всем, рылся в коробке, бормоча: - А вот это, это я Маришеньке как раз на Новый год и поставлю!

Иван с Акимычем осторожно выдавливали из дверей Хромого, задушенно шипевшего что-то неразборчивое.

- Привезу, сам кофий вам и привезу. И табачок привезу, завтра же поутру! - увещевал он Стаса. Иван лишь молча сопел, упершись пятерней в широкую грудь товарища.

__***__

- Вань, а все же, как ты ее? Ведь на Каблучках несколько очень крепких вязальщиков выгорело, - Стас отхлебнул из высокой кружки, аккуратно поставил ее на стол и с интересом посмотрел на напарника.

Тот уже несколько минут гипнотизировал рюмку, полную прозрачно-голубоватой жидкости. Наконец, резко опрокинул содержимое рюмки в рот, глотнул, замер, прислушиваясь, не дыша, затем длинно выдохнул.

Его отпускало.

Стас терпеливо ждал ответа.

- Понимаешь, чтобы нащупать ту точку, которую можно расшатать, развязать узел, скрепляющий все части любого существа вместе, надо очень четко представлять, что это может быть. А когда найдешь - знать, как использовать. Короче - с одной стороны, очень крепко верить, всей душой верить в то, что ты в этой твари нащупал, а с другой, очень жестоко и хладнокровно использовать. Вот такие вот высокие слова.

- И что ты в этой нежити нащупал?

- Любовь, Стас, - пожал плечами Иван, - она же была когда-то молодой женщиной. В сумке у нее, ты заметил? - лежала какая-то плюшевая игрушка, медвежонок вроде... Кого-то она да любила.

Иван нацедил очередную порцию голубоватой жидкости, поднял рюмку, покрутил, любуясь бликами света, и залпом опрокинул.

Выдохнул, со значением потрясая указательным пальцем:

- Любовь, Стас. Как всегда, любовь.