— Мы не наказываем себя, — я судорожно пытался вспомнить английские слова и не потерять смысл. — Мы… просто живём. Общаемся, дружим, враждуем. Иногда воюем. Я не знаю, как это происходит у вас, но думаю, что точно так же. Давно и у нас были рабы. Потом оказалось, что это не… неправильно. Неэффективно. Мы отказались от рабства.

— А что вы делаете с теми, кто не может и не хочет думать сам?

Я смутился. Мне показалось, что намёк был на меня.

— Мы их учим. Объясняем, что это неправильно.

— Мы делаем то же самое, — немедленно откликнулся жрец.

— И совсем не то же самое! Мы учим… правильно! Чтобы люди поняли. А у вас… Очень, очень жестокий мир.

Надеюсь что слово violent жрец поймёт правильно. Он владеет английским куда лучше меня.

— Наш мир ровно таков, каков он есть. Он ничуть не более жесток, чем любой другой. И ваш мир, как мне кажется, даже более жесток.

— А вот этот раб, почему его никто даже не попытался спасти?

— Спасти? Мальчик, у тебя странные понятия о спасении. От чего? От того, что он уже совершил?

— Нет, от того, что с ним сделали!

— Но если его освободить от ответственности, он будет делать это снова! Ведь казнят по необходимости! И ты говорил про обучение! Это у вас так учат?

— А что он сделал?

— Ты не знал, что он сделал, но собираешься спасать?

— Он мучился! — я упрямо поджал губы. — И это было жестоко! У вас очень жестокий мир.

— Мир вообще жесток. А ты не удивляешься, что Хаашеп знает так много языков в таком возрасте?

— Ну... Удивляюсь.

— А знаешь ли ты, как этого удалось добиться?

Мы оба перевели взгляд на бурую хаарши, но та лишь облизнула кончик носа.

— Я так понимаю, что это было жестоко и больно?

— Очень, — подтвердил жрец. — Очень? — спросил он у Хашеп.

— Хаал, я не могу ответить на твой вопрос.

— Почему?

— Он не мой ученик. Он мой любимый. Я не могу.

Я воочию увидел, как «глаза потемнели от гнева». Казалось, жрец сейчас её убьёт, но сдерживается из последних сил. А Хашеп отстранённо смотрела куда-то в стену, часто моргая. Наконец жрец оторвал от неё взгляд, как будто прятал кинжал в ножны. И на меня посмотрел уже спокойно.

— В вашем мире Хаашеп заразилась пустой болтовнёй. Трепаться — много силы не надо.

— В нашем мире, — вступился я за любимую, — были волшебники, которые силой слова меняли мир.

— Тоже много ума не надо. Вон, наши злословы поговорили — и открыли доступ к вам.

— Злословы? То есть, наш мир открыли со зла?

— А что, похоже, будто он несёт добро?

Я задумался. Очень уж сложный он человек… эээ… то есть, хаарши, этот отец Хашеп. Немудрено, что его так хотели пришлёпнуть. Но он и не ожидал от меня ответа.

— Эти мудрецы решили расправиться с вершителями, призвав на них демонов. Может, их задумка и увенчается успехом. Но вершители пока что изыскивают максимум удобства и пользы из этого общения. Как и положено хорошим вершителям. Но ты, демон, соблазняешь мою дочь. К худу ли, к добру ли, это так. Мы попытались спасти её, отправили к вам, но удалось ли? Ведь она попала к тебе. Не лучше ли тебе её оставить?

Я почувствовал спазм в животе. Никогда в жизни я не думал о том, что могу оказаться злом для Хаш. А она… Она так же спокойно смотрит. Боже, как она терпела отца всю жизнь? Я бы повесился от такого «родителя».

— У вас очень жестокий мир, — я всё ещё был под впечатлением сегодняшнего дня.

— У вас ничуть не лучше, поверь мне! — когти коснулись волос и пробежали по вискам, потом по щеке. — Просто он непривычный. Думаешь, мне в вашем мире было легче?

— Не представляю, — я погладил пушистую руку и прижался к ней щекой. Ощущение непередаваемое, и с женщиной невозможное. — Возможно, что ты права. Может быть, действительно, надо просто привыкнуть.

— Не надо, милый! Папа всё правильно делает. Тебе будет очень тяжело, но ты это и так знаешь. А привыкать — не надо. Всё образуется, как-нибудь да получится.

Я ухватил Хаш за талию и втащил на себя.

— Лисонька ты моя пушистенькая… Давай сегодня не будем заниматься сексом?

— Всё правильно, любимый мой. Эту неделю я для тебя недоступна. Так и есть.

— Почему?

— Буду проходить очищение.

— От меня?

— Именно.

Я срочно захотел обидеться. Точнее, скажи Хаш то же самое ещё утром или вчера — и обиделся бы! Надо же, какие мы нежные! Как трахаться с человеком — так это мы первые, а потом, значит, мы грязные! Но сегодня случилось слишком много такого, что заставило срочно пересмотреть свои взгляды. А Хаш ещё и подтвердила всё это словами.

— Я люблю тебя и позволяю делать с собой всё, что ты хочешь. Но вообще-то это неправильно и ненормально. Если мы хотим детей — мне надо пройти очищение.

— А мы хотим? — я был уже в этом не уверен.

— Надо, Коля. Мне — надо. Конечно, я могу свернуть со своего пути и отдаться тебе полностью и безраздельно. Но тебе и самому это будет не в радость. Пройдёт несколько лет — и ты выкинешь свою игрушку, постараешься от неё избавиться. Уйдёшь к вашей человеческой женщине.

Она говорила об этом спокойно, без грусти или упрёка.

— С чего ты так решила?

— Потому что иначе и тебе придётся свернуть со своего пути. А хватит ли у тебя на это сил? Я — дочь жреца, меня учил отец, так что я знаю пределы своих сил. А ты — нет. И будем мы с тобой два безнадёжных и бессмысленных существа, зацикленных лишь друг на друге и на этой зацикленности. И оба будем страдать. И оттого, что мы обязаны друг другу, и оттого, что уже ничего не изменить.

— Почему всё так плохо? — я обнял Хаш и тискал шкуру, прижимая к себе, зарываясь носом в шерсть.

— Потому что ты так думаешь, Коля. То, что я сказала — только может быть. Но не обязательно так будет. Если следовать своему пути — всё будет не так. И мы можем быть счастливы.

— А каков он, наш путь?

— Ты хочешь, чтобы я рассказала его тебе по шагам? — она лизнула меня в нос, и я привычно сморщился. — Пойдём вместе, посмотрим, каков он. Главное — не бросать друг друга. И если я буду знать, что ты меня любишь и принимаешь такой, какая я есть — я смогу выдержать всё. Но тебе придётся очень сильно постараться. Чтобы любить не только моё тело, но и меня всю, вместе с моим прошлым, будущим, знакомыми и незнакомыми…

— Хаш, ты сейчас поразительно напоминаешь жреца. Это всё слишком сложно для меня… пока. Давай просто спать?

Я повернулся на бок и согнул колени. А Хаш улеглась сзади, окутав меня уютным тёплым одеялом. При каждом вздохе шерсть мягко гладила меня по спине. И это успокаивало, помогая провалиться в сон.

Утром Хаш не было. Уже умчалась проходить свои очищения, даже меня не разбудила… Или будила, но я не проснулся? Иногда со мной такое бывает.

Встал, лениво размялся. Удивительное дело — дома всегда была цель. Сделать зарядку (надо же держать себя в форме!), убраться дома, приготовить еду, куда-то сходить, что-то почитать, кому-то ответить…

Здесь нечего делать. Дома безделье воспринималось как высшая степень наслаждения. Там отдых приносил уйму удовольствия. Лежишь — и каааайф! Наверное потому, что стоит вскочить — и вокруг масса занятий. А когда делать нечего — и лениться неинтересно.

Чем бы заняться? Хоть бы кофе с утра приготовить. Но где здесь взять кипяток — я не имел ни малейшего понятия. Вчера его приносили слуги. А сегодня что, идти искать кухню? Или обойтись без кофе? Хорошо, что удобства всё-таки не во дворе, а прямо во дворце. Но то, что хвостатым представляется «удобствами» — мне представляется достаточно неудобным. Правда, у меня перед ними преимущество. Я могу их санузлами пользоваться, без комфорта, но могу. А они нашими — только с большим дискомфортом.

Вот теперь опять встаёт вопрос, чем заняться? И вдруг — слуга! Мелкий какой-то хаарши, ребёнок, что ли?