— А ты посмотришь, что бывает с теми, кто оскорбляет гостеприимство храма.

Я не узнал этого хаарши. Но догадался, кто это был. Их же тогда было двое... Его вывели на площадку, стащили с него одежду.. А он растерянно оглядывался и, кажется, уже даже не сопротивлялся. Двое жрецов в традиционных костюмах с капюшонами поставили свою жертву к бронзовому столбу в углу, третий поднёс переносную жаровню, установил её, вытащил из дымящихся углей какой-то короткий клинок, взял в одну руку хвост наказанного и коротко взмахнул.

Переливчатый вопль и частый короткий лай, только недавно вечером слышанный мной от Сисишеп. Палач прижал к обрубку раскалённый металл, и осуждённого тут же отпустили, а тот закрутился на месте, пытаясь то ли остудить зад, то ли поймать несуществующий уже хвост…

Который с поклоном поднесли хаалу. Тот принял его, что-то сказал…

Один из жрецов поднёс мне одежду, снятую с обесхвощенного. Я взял молча, не зная, что делать или сказать в этом случае.

Все собравшиеся развернулись и начали расходиться. Я подумал и направился за хаалом.

— Хаал, я прошу дозволения задать вопросы.

— Оставь человеческий этикет людям. Ты не представляешь, как смешно это звучит!

— Хорошо, тогда просто. Почему его казнили?

— Он шёл убить тебя.

— Но ведь он не сделал этого?

Уши развернулись в жесте «ты это серьёзно?»

— А если бы убил? В храме? Тайно, ночью? При этом, возможно, мою дочь?

— Так её же там не было!

— А если бы она была? А даже если не было — там был ты! И утром в храме хаала Смаарра оказывается труп чужеземца, принятого за стол и претендующего на его дочь. Ты правда думаешь, что ничего не случилось?

— Нет, я не понимаю другого. Ведь он же не сам принял решение, это его этот позвал… Как его?

— Рамарупар не имеет значения. Он может драться с тобой за самку, и он дрался. Он проиграл, но мог проиграть и ты. Но ты прав, человек Коля, он не сам принял решение. А хаарши, который следует чужому решению… кто?

— Раб? — я, кажется, понял.

— Да, он раб. Он не хозяин даже самому себе. Его нельзя выпускать в общество, ведь кто-то может приказать ему, а он пойдёт и сделает. Не сам, не своей волей, но чужой. Так что ему придётся выполнять мою волю. Так будет правильно.

— Но если он исправится?

— И что?

— Хвост же обратно не пришить?

— Мясо из котлет не восстановишь. Он сделал то, что сделал, и теперь это необратимо. Но, может быть, он действительно исправится и в следующий раз подумает, прежде чем принимать чужое решение.

В дверь поскреблись и вошёл знакомый мне младший прислужник, отдав хаалу какую-то коробочку. Тот открыл её, коротко глянул внутрь, закрыл и посмотрел на меня. Парень развернулся и ушёл.

— А теперь немножко о твоих глупостях. Заметь, кохаро, я не обвиняю тебя и не осуждаю. Я повторял и буду тебе повторять — не важно, глуп ты или умён. Не важно, высок ты или низок, покрыт шерстью и есть ли у тебя хвост.

— А что важно?

— Важно только то, что ты делаешь. Только это. И больше — ничего остального. Ты не жрец. К сожалению.

— Почему?

— Таким родился.

— Я имею ввиду — почему ты решил, что я не жрец?

— Потому, что ты нелюбопытен. Ты уже неделю живёшь в храме, но до сих пор не был ни на одной службе. Не знаешь имена богов, не спросил ни разу о назначении комнаты и о тайнах ритуала. Ты не узнавал значения имён, и даже после того, как тебе не удалось попасть на охоту — ты ни разу не поинтересовался ни у кого тонкостями или особенностями охоты, не спросил о результатах её, о значении охоты в жизни хаарши и влиянии её на статус. Любой жрец, даже самый слабенький, истреплет хвост от любопытства. Вокруг столько неизведанного, уйма свободного времени, и — не узнать? Так не бывает. Так что ты — не жрец.

— Я — вершитель, правильно?

— Нет, неправильно. Из тебя можно было бы воспитать вершителя… Но задатки у тебя есть. Поэтому, когда сегодня ты выстроил поединок, он так и завершился. А теперь объясни мне, умирающему от любопытства. Ну, почему ты его не убил? А?

Рот открылся сам собой. И только хотел произнести «Так ты этого хотел?» как только что услышанные нравоучения дёрнули меня за язык.

А, действительно, почему я его не убил?

— А зачем? Я и не собирался убивать его.

— Неужели только потому, что не умеешь?

— Нет, не только. Но зачем убивать его? Ведь если бы я убил его — то тебе пришлось бы и меня… казнить.

Хаал внимательнейше оглядел меня. Особенно уши. Потом вдруг крикнул:

— Вирра!

В комнату вошёл всё тот же служка.

— Какое наказание ждёт укравшего раба?

Юноша вздрогнул и торопливо прижал хвост к ноге.

— Для вора полагаются исправительные работы на срок, определяемый тяжестью поступка.

— А если он без права воспользовался чужой плотью для собственного удовольствия?

— Ему выжигают мех вокруг плоти, хаал.

— Иди.

Я посмотрел на закрывшуюся дверь и сказал:

— Но ведь у меня нет меха!

— Ты думаешь, это бы тебя спасло?

— Тогда что?

— Ты чужой. Ты человек. Для вас — свои правила… Которых пока нет. Пока что ты первый, кто воспользовался чужой рабыней без разрешения… Обычно о такой мелочи хотя бы ставят хозяина в известность. Это и жест вежливости, и следование правилам. Но ты — чужой. К тебе нельзя применять наши правила. Учти это.

— У нас говорят, что незнание закона не освобождает от ответственности.

— А тебя и не освобождает. Ты понесёшь ответственность, всю, сколько тебе отмерят. Но твоя ответственность не определена. И в этом — разница.

— То есть, если бы я его сегодня убил бы…

— Ты бы избавился сразу от множества проблем. Но ты — вершитель. Пусть неопытный, неумелый, но задатки — есть. Поэтому я, жрец, говорю с тобой, хотя должен делать. Для вершителя любая неприятность, любое неудобство — это величайшее благо! Он может обратить их себе на пользу и сделать из любого поражения победу, и из любого разочарования — пир. Что ж, возможно, ты неосознанно создал себе проблему. А может, и несколько. Но если я тебе не скажу об этом — ты не задумаешься, что для тебя это величайшее благо. Надо только правильно его использовать. А вот как… Я не скажу тебе. Не потому, что не знаю. А потому, что пора прекращать быть рабом. Даже если ты бесхвостый.

Он открыл ящичек и вынул из него ремень с кобурой, из которой торчала ребристая рукоятка.

Я принял подарок с полным сумбуром в голове. Эти жрецы кого угодно выведут из себя! То ли это намёк, то ли намёк, но совершенно на другое?

— Я правильно понимаю, что в пределах храма я имею право только на самозащиту?

— Ты не имеешь права даже на самозащиту, — обыкновенным скучным голосом сообщил мне Смаарр. Таким тоном он разговаривал со мной обычно и ничем не напоминал заботливого отца, который беседовал со мной минуту назад. — Потому что в храме тебе не от кого защищаться. Заметь, это же относится и ко всем остальным. Никому не грозит опасность на территории моего храма.

Вот это я понимаю. Вот это не намёк, это прямой приказ. Ну, что ж, спасибо за урок, хаал.

А что же теперь делать с подарком?

— Да, кстати! Что мне делать с этим? — я показал одежду бывшего соучастника.

— Носить.

— Носить? Вот это? Мне?

— А что? Неужели ты пойдёшь к королеве в своих обносках?

Я поглядел на свой «плащик», неделю не стиранный и сделанный из первой попавшейся на глаза Хашеп ткани…

— А я пойду к королеве?

Но Смаарр уже отвернулся, как будто меня не было.

Так и стало.

Самое обидное, что Хашеп сказала то же самое! Слово в слово!

— Ну, почему ты его не убил, а?

Я не ожидал от жены такой кровожадности. В первый миг меня накрыло ощущение: а вдруг Хашеп вот точно так же говорит про меня? Или думает? Мол, когда же его убьют, это недоразумение?