Молоко я назвал по-русски. В их языке такого слова нет. Пусть будет.

— Ой… Так здорово… А можно… потрогать?

— И потрогать, и лизнуть.

Хашеп к моим соскам отнеслась куда спокойнее, хотя поначалу очень внимательно рассматривала. Но лизать их тоже очень любила. К нашему обоюдном удовольствию

Тупые когти прошлись по груди, прочертили несколько белых полос.

— Ой, как интересно!

Она вытянула морду и осторожно лизнула. Раз, другой. Попробовала на вкус ощущения с языка и снова лизнула. Медленно спустилась ниже, проведя носом до пупка… А вот самому интересному она уделила до обидного мало внимания, мельком глянув и даже не обнюхав.

Не знаю, то ли хаарши изначально так устроены природой, то ли форма пасти у них такая, то ли они учатся специально… Но такого удовольствия ни одна женщина не доставит! Хотя, может, я просто не с теми общался?

Сисишеп обхватила меня руками, вцепившись когтями в бёдра, и пробурчала:

— Хозяин, я плохая. Я плохо делаю. Меня можно наказать.

Поддела носом и снова сомкнула пасть, прижавшись носом к животу.

Хлестать девушку, которая в этот момент делает тебе обалденный минет — это запредельные ощущения. Я понял, что сейчас с меня слетают последние цепочки цивилизованности. Я превращаюсь в дикого зверя, необузданного и полностью потерявшегося между «хорошо» и «плохо». Я от души награждал Сисишеп ударами по спине, плечам, по ушам, а она исправно и нежно дарила мне удовольствие. А если и прикусывала — то от этого наслаждение было только острее.

И вдруг от очередного удара она упала! Но у меня к тому моменту уже все тарелочки перемешались, и я ни на миг не подумал, что ей плохо или я переусердствовал. Просто пришло время для очередной игры. Сисишеп завалилась на бок, уставилась на дверь и томно заурчала. Хвост беспорядочно хлестал по полу и по ней самой, когти скребли пол… потом она вольготно раскинулась на спине, открыв белое брюхо с вкраплениями розоватых пятен. Перевернулась на живот, вытянулась в струнку, а хвост откинула высоко вверх и в сторону. И чуть-чуть поползла. Я откинул плеть и навалился на неё сверху. Попал со второго раза, обхватил пушистое тело, зарылся носом в шерсть… И от всей души, не стесняясь и не останавливаясь, не заботясь об её удовольствии.

И только когда горячие спазмы слились с утробным стоном, я понял, что наделал.

Я сел на пол, с отвращением глядя на развалившуюся на полу хаарши. Вот же самец похотливый! И главное — ей же и предъявить нечего! Ну, пришла удовольствие получить… Получила. Я схватил плеть и швырнул в рабыню.

— Убирайся!

Она тут же без слов подхватила свою тряпку, забрала плеть и выскользнула за дверь. А я накинул на себя одежду, вяло подпоясавшись.

— Извините, я уже ухожу, — раздалось снаружи. Я кинулся к двери, ожидая увидеть там Хашеп, которая всё слышала. И готов был к самому неприятному разговору в жизни.

За дверью стояли двое. Незнакомый мне хаарши и… И вот тот нахал, который плюнул мне в тарелку!

Деловито кивнув им, я закрыл дверь, прошёл мимо и отправился вслед за Сисишеп.

Я сидел перед отцом Хашеп и чувствовал себя, как на сковородке.

— Сегодня я наказал ту рабыню.

— За что? — в голосе жреца опять не было ни намёка на чувства. Сплошная обязанность и скука.

— Ни за что. Она сама пришла и попросила её отхлестать.

— Ты надеешься загладить свою вину?

— Я ни в чём не виноват! Точнее, не в этом. Я… Я после этого… Я использовал её, как самку.

— То есть, ты её трахнул.

Жрец использовал слово fuck her, но прозвучало оно на редкость естественно и просто.

— Да.

— Скажешь об этом Хашеп сам. Я не буду вмешиваться в ваши отношения.

— Спасибо, я это очень ценю. И, разумеется, скажу. Но я пытаюсь понять, что я нарушил…

— Ты сам чувствуешь свою вину.

— Да, но я должен быть хотя бы готов к тому, что мне скажет Хашеп!

— Что бы она тебе ни сказала — ты выслушаешь её и примешь как должное.

Это был почти приказ.

— Но ты можешь мне хотя бы сказать, что я сделал не так?

— Это не твоя рабыня. У неё есть хозяин и ты должен спрашивать у него разрешения. На всё. На «помыть полы», наказать или трахнуть.

— Я могу трахать эту рабыню?

— Нет.

Я встал. Ну, что ж. А чего ты ожидал? Что тебе сейчас прямо расстелят ковровую дорожку? Повернулся и вышел без лишних слов. Если хаал надумает меня наказать — он знает, где я живу. Напрашиваться на наказание самостоятельно — верх глупости. А вот что скажет Хашеп… Посоветоваться, что ли, с кем-нибудь? А с кем?

Я не успел. Моя хаарши примчалась весёлая, радостная! И тут же заметила моё состояние.

— Коля? Что случилось?

— Пойдём… Рассказывать буду.

И я рассказал. Всё честно, без утайки. И как научился наслаждаться чужими мучениями, и как меня возбуждала покорность… И как потом насиловал чужое тело, изнывая от страсти. Я рассказывал это, боясь поднять взгляд и увидеть в нём…

— Уррррр, — раздалось тихое урчание. Удивлённое, без возражений. — Так довести одними шлепками… Ты необычный. Может, возьмём в дом рабыню?

Я поднял глаза. Жена смотрела… С восторгом! С радостью. Без малейших признаков гнева или неудовольствия.

— Что ты так смотришь? — И интонация весёлая, с подковыркой. — Неужели ты думал, что я буду сейчас тебя ругать? Видел бы ты себя со стороны! Только ушей не хватает, чтобы прижать. Коля, мне, конечно, приятно, что ты меня так ценишь, но я всё-таки не ваша женщина. Я хаарши.

— То есть, ты не сердишься?

— Коля, на что мне сердиться? Тебе было приятно, ты был с самкой, но после этого по-прежнему любишь меня и ценишь моё мнение. Я вижу, как ты готов сам под плети лечь, лишь бы я не сердилась!

Я накинулся на Хаш, ухватил её за шерсть и прижал к себе. Какое облегчение! Как всё-таки здорово, что она не человек!

— Я даже подумала, может, взять её нам? Это, конечно, дорого, и сразу мы не потянем. Но там, в твоём мире, может и получиться. Я знаю, есть такие рабыни, они специально готовятся вот так работать. Только там их готовят на сразу несколько самцов, а тут…

— Хаш! — я схватил её за морду и повернул к себе, строго поглядев в глаза. — Зачем нам рабыня?

— Для тебя! — испуганно пискнула хаарши.

— Скажи честно, тебе со мной неприятно?

— Нет, Коля! Мне очень приятно, что ты делаешь! — она смотрела прямо и открыто. И если врала — то с высочайшим искусством. — Но я же скоро буду недоступна!

— Когда?

— Ну, месяца через три-четыре…

— Но это же ненадолго?

— Как сказать. Не могу ручаться. Но так, как она, я всё равно не смогу. Я же не рабыня. Я не смогу подчиняться с удовольствием. Так, чтобы аж потечь от этого. А ты будешь ею пользоваться по необходимости! А потом нашим детям потребуется присмотр и внимание.

— Знаешь, давай вопрос о рабыне мы отложим на как-нибудь потом. Сейчас-то ты доступна?

— А ты хочешь?

— Спрашиваешь! Да за то, что ты такая… Такая…

— Какая?

— Такая… Хорошая! Я готов тебя…

— Ну, попробуй!

И Хашеп игриво задрала хвост.

Ну, наконец-то!!!

Утром ко мне подошёл Урриш.

— Хаал недоволен.

— Чем я провинился? — я сделал ладошками характерный для хаарши жест «Весь во внимание». За отсутствием ушей приходилось пользоваться вот такой имитацией. На Урриша это произвело неизгладимое впечатление. Он полминуты переводил взгляд с меня на мои руки и обратно. Потом сглотнул.

— Ты вчера говорил с ним о глупостях. А главного не сказал.

— А что было главное?

— Почему Сисишеп видела у твоих дверей Рамарупара?

— Я тоже его видел.

— Что он там делал?

— Не знаю.

— И ты благородно никому ничего не сказал?!

— Почему «благородно»? Я не знаю, что он там делал! Может, в сортир шёл.