Бьянка, родившаяся много позже, до сих пор оставалась в неведении относительно прошлого родителей. Сестренка такая наивная, впечатлительная... и, чего уж там греха таить, болтушка.
- Все будет хорошо, отец. Я буду осторожна...
Теодор резко сбросил ее руку.
- Не уговаривай! Я... я уже сказал "да"!
Его обрамленное светлой бородой загорелое лицо стремительно заливал румянец.
- Я не хотел! Я был возмущен, у меня кулаки чесались... Почему?! Как? Не понимаю... По-моему, он колдун, этот проходимец...
- Все будет хорошо, - повторила Аделаида. - Положись на меня. Ты ведь говорил, что я хорошо разбираюсь в людях?
- Ты, моя дорогая доченька, сейчас поднимешься в комнату Бьянки, найдешь альбом с ее детскими рисунками, предьявишь нашему гостю и этим обоснуешь свое "нет".
- Хорошо, - легко согласилась Аделаида. Отец даже насторожился такой уступчивостью, но она уже взбежала наверх по лестнице.
Гость с отцом ждали ее в кабинете. Она вошла с неуверенной улыбкой, прижимая к груди старый альбом. Отмыть пальцы от пятнышек краски за столь короткий срок было невозможно, но Аделаида попыталась. Торопливо расплела короткую косу, стянула соломенно-желтые волосы в узел на затылке - прическу, более подобающую знатной даме. Открыла коробочку собственноручно изготовленной голубой пудры, совсем чуть-чуть коснулась ею век. Глаза так выглядели усталыми, но, по крайней мере, это подчеркивало их синеву.
- Прежде чем нанять меня, - сказала Аделаида незнакомцу, протягивая альбом. - Вы должны ознакомиться с уровнем моего мастерства, дабы потом избежать жестокого разочарования.
Мужчина неспешно открыл верхний лист. Аделаида сдерживалась, но улыбка то и дело пыталась запрыгнуть на ее губы. К чему ложная скромность? Если ты умеешь что-то делать действительно хорошо, этим сложно не гордиться. Не может же художник, по-сокольи зрячий ко всему вокруг, быть слеп в отношении мастерства собственных картин?
Отец, вначале тоже усмехавшийся в усы, вдруг посерьезнел, а потом с такой яростью взглянул на дочь, что ей стало не по себе.
Гость молчал, очень медленно перелистывая страницы. Лицо сделалось отрешенно-задумчивым.
- Да... - только и сказал он наконец.
- Что, простите? - не выдержала Аделаида.
- Когда мы сможем приступить к работе?
- А когда у вас есть время?
- Я совершенно свободен.
- Тогда я в вашем распоряжении, если хотите, можем начать сейчас... - пробормотала Аделаида, сокрушенная с одной стороны, холодной реакцией незнакомца, с другой - бешенством отца, жгучий взгляд которого она чувствовала даже спиной и вздрагивала, ожидая взрыва - Теодор дышал сипло и сквозь зубы так, будто вот-вот на кого-нибудь бросится.
В мастерской, как обычно, хозяйствовал бардак. Маме и Бьянке оскорблять уборкой священный Творческий Хаос строго запрещалось, а отцу с Аделаидой и так хорошо было. Теодор редко писал портреты, в последний раз год назад, дочку местного купца. Зарабатывал в основном пейзажами и натюрмортами, своими и Аделаиды, которые продавал в Пруве, где, пожалуй, даже стал знаменит. И церковь сельскую расписал, после чего в нее аж из самого городка зачастили гости. Проблема была в том, что гостя, чьего имени Аделаида до сих пор не знала, даже некуда было посадить.
"Это не будет лучшая из моих работ" - мрачно подумала она, когда незнакомца наконец удалось усадить на притащенный Нилом стул с высокой резной спинкой в потоке света, льющемся с широкого окна мастерской.
- Обопритесь на спинку... да, вот так... - теперь она смущалась, обращаясь к незнакомцу. Ее оскорбляла его надменная снисходительность, этот прищур глаз и насмешливая складочка у рта. Отец был прав, конечно, на что этому человеку портрет кисти неизвестной девчонки... Аделаида уже негодовала, больше на себя, за то, что решилась на подобное "развлечение". Подготавливала холст нарочно медленно, неохотно. Мастерская готовилась вступиться за честь хозяйки. В бок незнакомцу целился обломанный и острый край рамы из-под старого мольберта, на полу коварно ждали блестящий гвоздик, сломанная кисточка, парочка скользких абрикосовых косточек, над головою гостя с полочки собирался свалиться в лицо насквозь красками заляпанный фартук...
- Я ведь даже не спросила, чей портрет имею честь писать, - сказала Аделаида, когда молчание стало уже неприлично-долгим.
- О, конечно, я должен просить прощения за эту невежливость. Позвольте представиться - мужчина встал и церемонно поклонился - Себастьян Аделард, барон Анвенский к вашим услугам. Ваше имя мне уже знакомо.
- И что же ваша милость хочет увидеть на холсте? - Аделаида уже знала, что он увидит и чувствовала разгорающееся вдохновение. Чуть полнее щеки, чуть по-другому брови, но самое трудное - правильное выражение глаз. И да, работать надо быстро, чтобы поскорей избавиться от нежелательного знакомства. За несколько дней, пожалуй, управимся - непросто создать то, глядя на что замирают и молчат. На созданное для издевки много времени тратить не стоит.
- Вы сказали, что видите душу человека. Так нарисуйте, что вы видите.
- А вы не боитесь, что вам может не понравится то, что я увижу?
- Я мало чего боюсь, - заверил барон.
- Поверните ваше лицо к окну немного... Нет, не так, чуть-чуть или даже вот так... - Аделаида подошла и уже даже протянула руку, чтобы приподнять баронов подбородок, но вовремя опомнилась, отступила. Она привыкла к нахальной бесцеремонности семьи и ближайшего круга друзей и понятия не имела, как правильно следует держать себя художнику с посторонними господами, да еще с такими благородными. Смущенно спряталась за мольберт. Вначале - глаза, если уж они получатся, то об остальном беспокоиться не нужно. Глаза и еще лицо, которое должно быть живым и выразительным, на тщательную прорисовку всего остального времени нет, будет грубовато, впрочем, если погрузить во тьму всю картину, кроме краешка...
Нил неуютно крутился в уголке мастерской, что-то там размашисто докрашивал, косясь на барона.
- Брысь отсюда! - сказал тот подмастерью.
- А? Что? - растерялся парень.
- Брысь, я сказал! Ты здесь не нужен, - барон сверкнул черными глазами и подмастерье молчаливо предпочел оставить пост, который, как Аделаида подозревала, ему навязал Теодор.
- Чем вам помешал Нил, ваша светлость?
- Ваш отец мне не доверяет и приставил охрану. А вы?
- Я еще слишком мало вас знаю, чтобы судить, - уклончиво ответила Аделаида.
- А говорили, что видите душу...
- Да далась вам эта фраза! Я ж не ясновидица... - Аделаида закусила губу. Он задел ее самолюбие - Вы будто тоскуете о чем-то. Туча черная вокруг и не дает вам радоваться... Вы не преступник, вам не чуждо слово "честь"... но если кто-то встанет у вас на дороге, если вам, чтобы достичь цели, потребуется раздавить кого-то, вы... вы это сделаете. Ну, я угадала? Я же что-то угадала?
- Может быть.
Вбежала Бьянка с подносом, на котором стоял графин с компотом и тарелка со свежевыпеченным печеньем:
- Мама передала и велела спросить, возможно, вам еще что-нибудь нужно? А вы издалека к нам прибыли? У нас тут редко бывают путешественники. Наш трактирщик, говорят, скоро совсем разорится... - Бьянка любопытно, как птичка, склонив голову набок, рассматривала необычного гостя, держалась поодаль, но болтала охотно, барон отвечал вежливо, хоть и коротко, поглядывая то на нее, то на Адель, будто сравнивал. Непохожи... Бьянка - в мать. Курносая, каштановые завитки обрамляют круглое, с нежным румянцем белокожее личико, глаза - темно-карие, ярко блестящие. Птичка, чей талант - щебетать, так же, как Аделаидин - рисовать, заговорит любого, как в легендах русалочьи девы, вот уже и мрачный гость сверкнул в улыбке ослеельно-белыми на фоне черной бороды зубами.
Аделаида больше похожа на отца, высокая, худая, с темным загаром на лице, которое упорно не хотела прятать от любимого солнца под зонтами и шляпками, волосы желтые, но летом выгорают почти до белизны, отцовы синие глаза под длинными бесцветными ресницами. Если на Бьянку обращают внимание, как на хорошенькую, то на Адель - скорее как на странную.
